Тамбов на карте генеральной
Кружком означен не всегда;
Он прежде город был опальный
А нынче - город хоть куда.
Там есть три улицы прямые
И фонари, и мостовые;
Трактира два больших;
один Московский,
а другой - Берлин...
Эта лермонтовская характеристика была не чрезмерно устаревшей для тогдашнего Тамбова. Мостовых в нем, конечно, прибавилось; однако, на окраинах были целые площади, которые в весеннюю и осеннюю распутицу превращались в болота, предательски скрывавшие в себе под одним уровнем жидкой грязи и твердый грунт, и прорытые для "осушительных" целей полузаглохшие канавы; в одной из них, незадолго до моего приезда, сумела завязнуть и найти свою гибель тройка лошадей. Но в семье общественных зданий уже красовалось одно, импонировавшее и свей внешностью и назначением.
Это был "Народный Дворец", воздвигнутый на средства крупнейшего тамбовского {250} земельного магната, большого вельможи и придворного сановника - Эмануила Дмитриевича Нарышкина. В нем помещалась библиотека для интеллигентных читателей, читальня для народа, зал для публичных чтений, книжный склад для пополнения сельских библиотек и далее археологический музей. "Народный Дворец" состоял в ведении особого просветительного общества, составленного почти исключительно из лиц местного педагогического персонала и духовенства. Наконец, в городе была воскресная школа. В местном земстве пробивались кое-какие просветительные веяния; была учреждена агрономическая станция, склад земледельческих машин и орудий; подумывали о выработке нормальной сети школ для будущего "всеобщего обучения". Были в Тамбове и люди моего общественного и политического положения. Таковы были бр. Мягковы, причастные к Астыревскому кружку, знакомые мне по Москве кончивший студент В. А. Щерба и агроном Н. М. Катаев, а из более старого поколения - ссыльные из деятелей заката народовольчества А. Н. Лебедев и Н. Мануйлов; позднее появились статистик Н. Мамадышский, воронежец Макарьев и сосланный по делу о снабжении оружием армянских революционных организаций М. Лаврусевич. К этой ссыльной колонии тяготел ряд местных людей, типа культурных деятелей, как, например, прис. повер. А. Я. Тимофеев, заведывающая воскресною школой (впоследствии моя жена) А. Н. Слетова, еще несколько учительниц воскресной школы и т. п.
Из этих лиц В. А. Щерба был центром третьего элемента, присоседившегося к либеральным кругам местного земства и взявшегося за культурно-экономическую работу. Под влиянием этого "третьего {251} элемента" в самом земском либерализме произошло вскоре довольно ясное расслоение. С одной стороны стояли либералы лэндлордистской складки. Во главе их находился местный богач - тамбовский уездный предводитель дворянства В. М. Петрово-Соловово и крупный помещик, а вместе винный заводчик А. Н. Чичерин - брат известного Бориса Чичерина. Их либерализм был, прежде всего, фрондой против губернатора, в политическом отношении довольно невинной и порою сильно смахивавшей на спор о "местничестве" между развитыми старожилами помещиками и чиновным выскочкой "гастролером", присланным сверху.
В нем было, далее, и желание показать свою "культурность", и широкую просвещенность, и англоманство, столь традиционное среди той части русских земельных магнатов, у которой конституционализм был в родстве не столько с французской "декларацией прав человека и гражданина", сколько с "ограничительной записью", подсунутой Анне Иоанновне замыслами "верховников". В вопросах народного образования, в ассигновках на культурные цели, в отстаивании прав земства, в отношениях к церковно-приходским школам эти люди блистали самыми передовыми воззрениями; но, прежде всего, в установлении такс взысканий за потравы, порубки и даже во многих вопросах организации агрономической помощи населению, классовые помещичьи интересы - мохнатые уши зубров-аграриев - вылезали у них наружу с полной бесцеремонностью. Многие из этого типа "либералов" вели свое хозяйство по старине-матушке, нанимая мужиков на осенние конные работы еще весной, в момент острой нужды, буквально за гроши, т. е. занимаясь в прикровенной форме самым настоящим земельным {252} ростовщичеством.
Другая группа, в которой выделялись М. П. Колобов, В. Д. Брюхатов, В. В. Измайлов и земский начальник А. И. Новиков, обнаруживала явно демократические симпатии; если не идеология, то общий "дух" русского народничества пропитывал собою их либерализм; они были, пожалуй, в начале менее политические либералы, чем народолюбивые культурники. Любопытнее всего был, как тип, А. И. Новиков, несколько лет спустя нашумевший своими "Записками земского начальника". Он обратил на себя мое внимание впервые во время бурных прений в тамбовском губернском дворянском собрании.
Сценки разыгрались там характерные. Когда одним из дворян было внесено предложение возбудить перед правительством ходатайство об отмене телесного наказания в применении к крестьянам, поднялся страшный гул и ропот. "Не надо". "Незаконно". "Не наше дело". Один за другим выступали возмущенные протестанты. Один - земский начальник, ссылался на отзывы самих крестьян, что "если телесное наказание отменят, то от озорников житья не будет"; другой - и не кто-нибудь, а член окружного суда Малевинский - дословно заявил: "Мы сами избавлены от телесного наказания: чего же нам-то здесь хлопотать?" "Это вовсе не наше дело... Крестьяне сами себя порют по приговорам волостных судов; причем тут мы?" Третий - князь Д. Цертелев возмущался против попытки "давления на власть" и предрекал, что, вступив на этот путь, можно дойти - о, ужас, до требования отмены телесного наказания "в тюрьмах, на каторге, на Сахалине..."
Надо было видеть, как кипятился, как гремел, вопиял, громил А. И. Новиков. Как дворянин и земский {253} начальник, которому поступают на утверждение все подобные приговоры, он страстно возмущался против того, что дворянство по закону призвано ставить свою печать на подобных пережитках варварства. Он думал подействовать на чувства собственного достоинства тамбовских "лэндлордов". О, наивность! Тамбовские "зубры", за недостатком аргументов, отвечали утробным ворчаньем и ревом. Когда надо было произвести голосование, зал превратился в Бедлам. Храбрые "скопом", зубры не хотели голосовать поодиночке, в открытую, путем переклички по уездным "столам". Требовали закрытого голосования. Наконец, часть дворянских "либералов" стала искать какого-нибудь способа избавить тамбовское дворянство от позора "неминучего" - от роли паладина розги. Она предложила снять вовсе вопрос с обсуждения и по его существу не высказываться.
Несколько непримиримых - Новиков был, конечно, в их числе - пробовали протестовать против завершения всей истории какою-то неразборчивой кляксой, но тщетно. Большинством, бояее чем в две трети голосов вопрос был похоронен - и далеко не по первому разряду...
Надо сказать, что вопрос о розге в Тамбове тогда имел свое особое значение. Это была обетованная земля кулачного права и всяческого "рукоприкладства". Местным сатрапом был барон Рокасовский - человек необузданный, кутила, распутник и самодур. Он не раз совершал экскурсии в разные места губернии, чтобы в деревенском приволье справлять свои оргии. Туда, на потеху ему и его присным, услужливые уездные и деревенские власти сгоняли из соседних деревень крестьянских девушек. О сопротивлении не смели и помыслить. Да что деревни.
{254} В самом городе Тамбове барон Рокасовский приказал однажды выпороть одного купца, содержателя торговых бань. И купца преисправно выпороли, предоставив ему в течение ряда лет путешествовать с жалобой по всем инстанциям, вплоть до Сената...
А. И. Новиков принадлежал всецело, по рождению, воспитанию и связям к тому кругу, который выдвигал всех этих Рокасовских, Цертелевых, Малевинских и т. п. Он был родственником известной Ольги Новиковой, державшей в Лондоне, весьма посещаемый, русский монархический и консервативный салон; он не мало вращался в кругу знаменитого ренегата-народовольца Льва Тихомирова. Выходец из чисто помещичьей среды, он по натуре своей был типичным мятущимся интеллигентом, искателем "сущей правды"; его симпатии к народу были окрашены вначале характером "просвещенного абсолютизма", благожелательного опекунства; отсюда и его поступление в земские начальники.