Через несколько минут вновь раздался свисток. Бомбардировщики кружили над нами, заметив нас. Зенитные пушки открыли огонь, а мы укрылись в щели. Земля вздыбилась под нами, когда бомбы накрыли наши позиции. Ударной волной с нас сорвало каски и засыпало песком. Через несколько секунд на командный пункт были сброшены осколочные бомбы.
Когда я вылез из щели, Данфи истекал кровью; он был ранен в бедро. Я остановил кровь, наложив жгут на бедро, и отдал Данфи мои таблетки сульфидина. Бридж оторвал кусок от своей рубашки и перевязал кровоточащую рану в плече. Одна из бомб упала между двумя щелями. В одной был Хансен, во второй адъютант Паттона капитан Ричард Джексон (из Пасадены в штате Калифорния). Джексон был убит; подле валялись разбитые вдребезги часы. Водитель джипа бесследно исчез, по-видимому, в результате прямого попадания. К моменту прибытия санитарных машин артиллерия противника нащупала наше местоположение. Пока мы торопились подготовить раненых к эвакуации, первая санитарная машина была разбита. У моего джипа, изрешеченного осколками, две шины были повреждены.
Во второй половине дня Хансен доставил тело Дженсона в Гафсу на своем джипе. Паттон немедленно сел в машину и проехал на небольшое французское кладбище в европейской части города. Там лежали два десятка убитых, завернутых в покрывала и подготовленных к погребению. Паттон стал на колени у тела Дженсона, слезы катились по его щекам. Он достал из кармана маленькие ножницы и отрезал прядь волос, чтобы послать матери Дженсона. Он положил прядь в бумажник и молча поехал обратно через город.
В этот же день Паттон дал радиограмму английскому командующему авиацией поддержки Конингему с жалобой на недостаточный перехват союзными истребителями германских самолетов на нашем фронте. Мы оба были обеспокоены деморализующим воз действием авиации противника на наши войска.
Отмечая активность противника в воздухе в этот день, оперативный отдел штаба 2-го корпуса сообщал в донесении от 1 апреля:
"Передовые части все утро подвергались продолжительной бомбардировке с воздуха. Полное отсутствие воздушного прикрытия наших войск дало возможность германской авиации действовать почти беспрепятственно. Авиация противника подвергла бомбардировке командные пункты всех дивизий и сосредоточила свои усилия против частей, наносящих главный удар".
Ответ командующего тактической авиацией Конингема Паттону был резким. Поставив под сомнение точность донесения 2-го корпуса, Конингем радировал Паттону: "Я думаю, что Вы не намерены заставить командиров американской авиации заниматься только обороной. Мне кажется, то Вы хотите прибегнуть к дискредитировавшей себя практике ссылаться на авиацию в оправдание отсутствия успехов на земле. Если же Ваше донесение объективное и соответствует действительности, тогда остается только предположить, что личный состав 2-го корпуса, о котором идет речь, не соответствует требованиям современного боя{5}.
Учитывая отличную и успешную деятельность американской авиации, прошу положить конец направлению в наш адрес подобных неточных и преувеличенных донесений. 12-е командование авиационной поддержки получило указание не обращать внимания на необоснованные вызовы авиации, которые могут привести к уменьшению эффективности действий авиации по оказанию поддержки 2-му корпусу".
Конингем еще более осложнил дело, послав копии этой радиограммы всем старшим офицерам на средиземноморском театре военных действий.
Как только Паттон получил телеграмму Конингема, он бросился к телефону и позвонил в Алжир. Эйзенхауэр попытался успокоить возмущенного до глубины души Паттона, обещая, что Конингем извинится перед 2-м корпусом.
"Извинение", однако, представляло собой короткую телеграмму из 27 слов, адресованную всем командующим, в которой говорилось, что предшествующую телеграмму Конингема следует считать "недействительной".
Паттон, не желавший простить или забыть обиду, написал Эйзенхауэру подробное письмо.
По словам Паттона, его "возмутило то, что извинение Конингема перед американскими войсками, многие из которых совершили походы и сражались в трудных условиях с 17 марта, было совершенно неудовлетворительным".
Чтобы этот инцидент не повлиял на дальнейшую работу союзного командования, Эйзенхауэр приказал Конингему прибыть в корпус и лично извиниться перед Паттоном. Затем, чтобы исчерпать вопрос, Конйнгем сообщил об этом по радио всем офицерам, которым были посланы копии его первой телеграммы.
Недоразумение произошло, объяснял он в телеграмме, из-за ошибки при передаче. Вместо того, чтобы передать "некоторая часть личного состава корпуса", было передано "личный состав 2-го корпуса".
К счастью, подобные эпизоды были редкостью, но они указывают на болезненное самолюбие некоторых союзных командиров, между которыми из-за пустяков могли возникнуть глубокие противоречия. Эйзенхауэр не предпринял никаких дальнейших дисциплинарных мер против Конингема.
3 апреля, чтобы убедиться в окончательном примирении, главный маршал авиации Теддер прибыл в Гафсу вместе с Тоем Спаатсом. Они должны были обсудить вопрос об улучшении прикрытия и поддержки сухопутных войск союзной авиацией. Мы собрались в маленькой комнате здания жандармерии.
Едва Теддер успел сказать, что союзная авиация господствует на средиземноморском театре военных действий, как над городом пронеслась четвертка "Фокке-Вульф-190". Самолеты обстреляли улицы Гафсы с бреющего полета, мимо нашего дома промчался обращенный в паническое бегство караван верблюдов. В конце налета самолеты сбросили бомбы. С потолка посыпалась штукатурка, мы захотели открыть дверь, но она оказалась заклиненной.
Теддер набил трубку, посмотрел лукаво и улыбнулся. Той выглянул в окно. Он повернулся к Паттону и покачал головой:
- Черт возьми, как только вы работаете!
- Будь я проклят, если я знаю, - закричал Джордж, - но если бы мне удалось узнать, что за сукины сыны вели эти самолеты, я бы наградил их медалями!
Далее к северу у Макнасси, где Уорд также проводил отвлекающее наступление, его 1-я бронетанковая дивизия достигла прохода в прибрежную равнину. Но здесь противник, закрепившийся на скатах, остановил дальнейшее продвижение дивизии.