Ночевали, где заставала ночь. У дорог валялся дохлый скот. Часто встречались бугры свежевырытой земли. Это могилы людей.
Прошел слух, что в местечке Жирово, в шести — восьми километрах от Слонима, у населения принимают рогатый скот и деньги оплачивают на месте. У нас было две коровы. Сдать их мать поручила мне и сестре Варе. Вместе с другими односельчанами мы угнали коров в местечко Жирово. Мать с остальными детьми и подводой поехала дальше, на Барановичи. Мы с сестрой возились со скотом более недели. Коров, к счастью, сдали и получили деньги, но семью найти по пути до Баранович не смогли.
У нас с сестрой были деньги, но купить продуктов не могли. Их никто не продавал. И мы вынуждены были выпрашивать куски хлеба у населения и солдат. В Барановичах мы встретили односельчан и присоединились к ним. Но семьи нашей там не оказалось. Видимо, привычка лошади быть всегда впереди всех и на этот раз обернулась для меня неприятностью.
До Баранович мы уходили от войны, которая страшным раскатом орудийных залпов надвигалась на нас. В Барановичах война нас все же догнала. Она атаковала с воздуха.
Немцы ночью с цеппелинов бомбили город и станцию. Конечно, бомбили вслепую, на улице была осенняя темнота. Но бомбы с воем летели, казалось, прямо на нас, хотя рвались где-то на окраинах. Поднялся страшный переполох. Огромная масса народа в темноте заволновалась и бросилась в поле. Стоял невероятный шум, слышались крики, плач детей.
Выбраться по узким, заполненным людьми, скотом и транспортом улицам было тяжело. Многие потеряли свои семьи, детей.
Кому удалось выбраться из города, пошел на восток. Это была настоящая дорога горя.
Семью разыскали лишь под Минском. Все были очень рады нашему появлению. Я был доволен тем, что лошадь везла наши скудные пожитки. В Минске мы продали ее за бесценок, бросили телегу, а сами вместе с другими односельчанами погрузились в товарные вагоны. Беженцев целыми эшелонами направляли куда-то в глубь России.
По каким дорогам мы ехали тогда, теперь рассказать не могу. Помню только несколько больших станций — Смоленск, Калугу, Сызрань, Самару. В Калуге мы покупали тесто из пшеничной муки не на вес, а на меру локтя. Кусок теста растягивался и отмеривался на длину руки. Потом от него отрезали столько, сколько просил покупатель. Для нас это было чудо.
Вторым памятным местом были Батраки. Еще в Сызрани все устроились сидеть и стоять в дверях вагона, чтобы посмотреть мост и реку Волгу. Но, к нашему огорчению, на последнем разъезде в вагон зашел солдат с винтовкой, приказал всем отойти от дверей и окон. Волгу мы видели в Батраках только издалека, а мост совсем не видели.
Эшелон двигался очень медленно. По нескольку дней он стоял на каких-то станциях. Народ голодал. Продукты были очень дорогие. Деньги, что выручили от продажи коров, мы давно израсходовали. В вагонах было тесно, грязно.
Сначала в нашем вагоне было холодно, но парни где-то на станции стащили железную печку, установили ее, и у нас стало тепло.
В вагонах было много больных, часто снимали мертвых. Были случаи, когда мертвых выносили за станцию в поле и там оставляли, не похоронив, или клали в пустые вагоны проходящего поезда. Хоронить было некому и нечем.
Наш эшелон долго стоял в Самаре. Некоторые вагоны отцепили и отправили с другими поездами. Еще до Самары часть беженцев ссадили на станциях и оставили в деревнях.
В конце ноября или в начале декабря наш вагон тоже отцепили от поезда и загнали в тупик, предложив всем выгружаться. Мы оказались на станции Раевка Самаро-Златоусской железной дороги. Действительно, нас увезли очень далеко от фронта.
Временно нам предоставили барак. Приняли, разместили и заботились о нас какие-то дамы из так называемого «Пленбежа», т. е. учреждения, которое ведало пленными и беженцами. Нам стали выдавать хлеб и горячую пищу.
Однажды днем появились какие-то неизвестные люди — мужчины и женщины — и стали нас разбирать по семьям. Меньшие семьи куда-то увозили в деревни. А три семьи из Воронилович еще на несколько дней остались в бараке. Мы были многосемейные и без взрослых мужчин. Наконец пришла и наша очередь. Мою семью погрузили на сани к какому-то бородатому мужчине. Остальных разместили на другие подводы.
Все три семьи привезли на хутор Симоновка, что в 10—12 километрах от станции Раевка. Хутор состоял из восьми или девяти домов с довольно большими усадьбами. Фамилии всех хозяев были Тародайко. Дома различались на хуторе по солидности хозяев, которых звали по имени и отчеству или по кличкам, как в Ворониловичах. Хутор возник от одной семьи, переселившейся из Украины.