— И всегда буду обгрызать! — ответил я злобно. Меня обидело, что в моем поступке человек отметил не преступление против общества и государства, а нарушение его личных, шкурных интересов. — Хотели чужими руками жар загрести? Не выйдет!
Пришел профессор и, увидев, что судак без икры, не сказал мне ни слова.
«В конце концов, он сам выпрыгнул», — нашел я себе еще одно оправдание, но сразу же внутренне покраснел, вспомнив фильм, который видел по телевизору, где кот-гуманист бросил рыбку в аквариум. Разве я не мог этого сделать? Неужели лучше иметь полное брюхо и нечистую совесть? Ой, Лапченко, Лапченко! Нехорошо ты поступил!
Обессиленный муками совести, я вскоре крепко уснул.
Серенький в роли детектива
Наше пребывание в Херсоне длилось уже больше недели. Солнце припекало, вода нагревалась, и мы с профессором заволновались, что вот-вот начнется нерест карпов. Не хотелось, чтобы он начался в рыбхозе без нас. У профессора были еще какие-то дела в отделении Академии наук, в разных рыборазводных станциях, в инспекции, лаборатории и других учреждениях, занимающихся разведением разных пород рыбы.
Мои мысли все чаще и чаще летели в наше рыборазводное хозяйство. Что там делает Пуголовица? Не натворил ли чего? Задержка так беспокоила меня, что я боялся захворать неврастенией. Спасибо докторам, которые нашли способ от всех болезней — сон. Чтобы предупредить болезнь, я спал по восемнадцать часов в сутки.
Ужасно раздражало, что здесь нельзя упражняться в письме. Профессор прятал бумагу в портфель, который я не мог отпереть, да и карандаша не было, а ручкой я писать не мог — в гостиницах есть правило ставить на письменный стол чернильницы без чернил.
Наконец настал долгожданный час. Отправились. На этот раз сели на специальный катер: везли с собой пятьдесят миллионов икринок, из которых надеялись получить двадцать пять миллионов рыб.
Перевозить живую икру — это не то что везти икру для еды. Главное, сохранить ее живой, а для этого надо, чтобы она, во-первых, не высохла, а во-вторых, не испортилась от тепла… Живую икру нельзя перевозить в бочках. Икра дышит, и ей нужен воздух. Перевозят икру в корзинках.
Я наблюдал, как ее готовили в дорогу, и рабочие, не подозревая, какой перед ними высокосознательный кот, удивлялись, почему это я не пытаюсь подобраться к икре. Урок с судаком не прошел для меня даром.
Мы уставили весь трюм корзинками с икрой и, как говорят моряки, отдали концы.
За ту неделю с хвостиком, что мы провели в Херсоне, берега моря повеселели — зазеленели яровые, поднялись подсолнухи, а озимь была такая, что в ней впору спрятаться утке.
Икру мы довезли благополучно. Часть ее поставили в пруд прямо в корзинках.
Как ни хотелось мне поскорее повидаться с друзьями и узнать последние новости, но я не отошел от икры, пока ее не поставили на место. Я могу потерпеть, а икра — скоропортящийся продукт. Убедившись, что вся икра в воде, я отправился домой. Приятно было осознавать свой моральный рост. Подумать только — каким я был раньше!
Вот и поселок. Только теперь я понял, как соскучился по дому. Стоя посреди двора, я чуть не заплакал от радости. Но эту радость омрачил Пуголовица, первым попавшийся мне на глаза. Он посмотрел на меня с ненавистью.
— Приехал, — прогнусавил он.
— Приехал! И ты скоро почувствуешь это! — рявкнул я и спрятался за забор.
Свидание с Костей и его семьей я откладывал: было воскресенье, и Леночка сидела дома, а у детей скверная привычка проявлять свою благосклонность к коту, дергая его за хвост. Вот почему сперва я пошел к Серенькому.
Я встретил его возле конторы и, поздоровавшись, с тревогой ждал, что он скажет. Прежде Серенький за минуту натарахтел бы мне целую кучу новостей, теперь выжидал, молчал.
— Как дела? — не выдержал я.
Серенький внимательно посмотрел на меня, потом опустил голову и вдруг уставился мне прямо в глаза:
— Готовится диверсия.
— Подробнее, — попросил я.
— Невод Ракши украден вчера в двадцать три ноль-ноль.
Я, кажется, начинал понимать, в чем дело, и, засмеявшись, спросил:
— Серенький, а ты, случайно, не увлекся ли детективами?
— Ну да! Я прочитал роман Юрия Дольд-Михайлика «И один в поле воин» и не вижу в этом ничего дурного.
— А то, что тебе было поручено, ты читал? Письма Пуголовице?
— Безусловно. «Тетка» уже приезжала.
Я задумчиво почесал за ухом.
— Блохи? — без всякого сочувствия спросил он.
— Нет, привычка чесать за ухом, когда собираешься с мыслями. Серенький, что задумали Пуголовица и Ракша?