Я продолжал сидеть на берегу пруда, поглядывая из осоки на разных птиц-браконьеров. Особенно привлекали меня цапли, но они стояли прямо в воде. Конечно, если б не письмо, я высидел бы сутки и дождался, пока цапля выйдет на сушу, но долг прежде всего! Тем более что вахтеры, как только замечали цаплю, сразу же стреляли по ней из ружья.
После обеда я еще пописал, а на другой день с утра пошел на пруды посмотреть, как кормят карпов.
В прозрачной воде стаи рыб набрасывались на столик, где лежала смесь из жмыха, проросшего зерна, мела. Это были трех- и четырехгодовалые карпы, которые на следующий год перейдут в число племенных. Ловкие и сильные, они, заметив опасность, мигом кидались врассыпную, а потом снова подплывали, хватали корм, играли, мутили воду.
Я смотрел на них, и у меня болело сердце: неужели этих красавцев поймают жулики?
— Домой! Домой! — крикнул я. — Писать! Писать.
Но попутной машины не было. Чтобы не терять время, я пошел глянуть на нерестовые прудки.
Стал у самой воды и увидел икринки на стеблях лисохвоста. Старых карпов здесь уже не было, их сразу же выловили, как только закончился нерест, и забросили в специальный пруд — племенной. Из икринок через два-три дня вылупятся мальки, и для них здесь приготовили еду — красноватые дафнии шастали по прудику туда и сюда.
Зашумела машина, и я поспешил к рабочим, чтобы ехать домой. До вечера я выполнил двойную норму. Теперь оставалось написать лишь два слова — «больших карпов».
В прекрасном настроении я вышел из дому. Сознание исполненного долга наполняло меня радостью. А когда я смотрел на кур, беспечно рывшихся в мусоре, озабоченных лишь нуждами своего желудка, на беззаботно чирикающих воробьев, на Нечипора, который лениво грелся на солнышке, наконец, на заспанного Пуголовицу, я горделиво сознавал свое превосходство над всеми этими существами.
«Я помогаю прогрессу, а вы?» На ум мне пришли слова классика: «И сказки про вас не расскажут, и песни про вас не споют». Я продекламировал эти строки и вдруг спохватился. «Э, — сказал я себе, — э, Лапченко, ты что же? Мечтаешь, что про тебя сложат песню? Начинаешь зазнаваться? Да, ты кое-что сделал, но ведь тебе и дано от природы больше, чем другим».
Я направился к конторе.
Грей встретил меня на пороге.
— Я собирался идти к вам, — сказал он с присущим ему таинственным видом.
— Был бы весьма рад принять вас у себя, мистер Грей, — ответил я с неприкрытой насмешкой.
— Есть новости!
— Я вас слушаю.
— Письмо.
— Подробности!
— «Тетка» приезжает завтра в двенадцать ноль-ноль.
— Что-о? — удивился я. — В двенадцать дня? Вы хотели сказать — в двадцать четыре ноль-ноль?
Серенький посмотрел на меня снисходительно и сказал равнодушно, хотя сам чуть не приплясывал от радости:
— Мне кажется, что за Петренко следят, поэтому Ракша и назначил свидание на дневное время. Днем, когда по шоссе проходят сотни автомобилей, легче остаться незамеченными. Пуголовица стал очень осторожен.
— Ничто не спасет его! — сказал я. — План «Взрыв» будет выполнен завтра, и Пуголовицу повесят, как нашкодившего кота.
Мы условились, что утром я закончу письмо, я покажу его Косте после того, как мы с Сереньким побываем на свидании Ракши с Пуголовицей. Условившись о часе и месте встречи, мы решили заглянуть в лабораторию.
Долговязая сердито покосилась на нас одним глазом. Вторым она смотрела в лупу.
Мне хотелось узнать, что она там разглядывает, и я пустился на хитрость. Собравшись с духом, вспрыгнул ей на руки и запел свою любимую колыбельную песенку в надежде, что долговязую лаборантку, как и каждую женщину, растрогает нежность. Так и случилось. Она стала меня гладить, а я в это время смотрел в лупу.
Через стекло было видно чешую карпа, только в увеличенном виде. Лаборантка, заметив, что я с большим интересом смотрю в лупу, объяснила:
— Мы с помощью чешуи определяем возраст карпа… Смотри, на чешуйке как будто нарисованы колечки, то широкие, то узкие. Ежегодно на каждой чешуйке откладывается две пары таких колечек: осенью и зимой — узенькие, а весной и летом — широкие. Сколько лет было карпу, чью чешуйку ты сейчас видишь?
— Три, — ответил я, подсчитав кольца. Но я не выговаривал звук «р», и она не поняла меня.
— Нет, три.
Тут я вспомнил, что она принимала подарки от Пуголовицы, что вообще вела себя беспринципно, и у меня проснулась к ней острая неприязнь. Я молниеносно спрыгнул с ее колен и сел возле Серенького.