Ольга была молодая и красивая женщина. Нет. Я сказал бы, очень красивая женщина… Уверяю вас, что вы по одному волоску вырвали бы себе бороду из зависти к Игнату, если бы увидели, как Ольга, стоя на одной ноге, летит на нарте, запряженной двенадцатью собаками.
Петр Иванович высказал сомнение в том, что он стал бы таким образом проявлять свои чувства, но Куб решительно взмахнул рукой, словно подтверждал, что ученый реагировал бы именно так.
— Словом, Ольга зашла за фельдшером и повела его к себе домой… Я вышел из икрянки, проводил их взглядом и увидел, что на берегу, до самого леса, как шампиньоны, сидят Мачины дети.
Ольга привела фельдшера к Игнату. Тот встретил медицинскую помощь без всякого восторга, вылез из кустов и протянул фельдшеру руку, чтобы тот мог пощупать пульс. Я достаточно знал нашего доктора, чтобы угадать, чем он будет лечить.
«Нужно поставить банки», — сказал он и повел Игната домой, оставляя, таким образом, привязанную к колу собаку одну. Они вошли в дом. Игнат позвал жену, но она куда-то исчезла и пришла минут через десять с грибами в подоле.
«Беги к собаке!» — сердито крикнул Игнат, но фельдшер возразил — ему нужен помощник.
Как я уже говорил, наш доктор был большой мастер ставить банки. Не прошло и трех минут, как на спине у Игната торчали двенадцать банок.
«Можно идти?» — спросила Ольга, но в это мгновение прозвучал выстрел. Игнат как сумасшедший сорвался с постели и бросился вон из дома. Фельдшер, выбежавший за ним, говорил мне потом, что готов был убить больного, видя, как банки одна за другой отскакивали от спины Игната, падали на камни и вдребезги разбивались. На месте, где была привязана собака, осталась только дыра от кола. Игнат упал на землю и как сумасшедший начал разгребать руками гравий и биться головой о камни. Пока он так убивался, фельдшер снял с его спины три уцелевшие банки и, разъяренный тем, что лечебные средства сведены на нет, закричал:
«Вставай и иди на работу, не то я сейчас выпишу тебе такой бюллетень, что ты его век не забудешь!»
Игнат понял, что с ним говорят серьезно. Он встал, послал жену содрать с собаки шкуру, а сам пошел на рыбозавод.
Вечером ко мне зашел Мача и, попив чаю, спросил, по закону ли он убил собак.
«По закону», — говорю я.
И тогда Мача рассказал мне, что два года назад Игнат ездил в горы. Там он встретился с Мачей. Они выпили. Маче хотелось пить еще, и тогда Игнат поставил условие: за каждую чарку — оленя. Утром Мачина жена сказала, что Мача выпил восемнадцать чарок — ровно столько, сколько у него было оленей.
«Мне показалось, — сказал Мача, — что он взял с меня очень дорого. Ну что ж, если Игнат такой ненасытный, я добавил ему к моим оленям двенадцать собачьих шкур».
«Почему же ты не заявил на него председателю своего кочевого Совета или в район? — спрашиваю я Мачу. — Мы так прикрутили бы Игната, что его тошнило бы от одного вида оленей».
«Как я мог жаловаться, если сам отдал ему оленей? — сказал Мача. — Ведь нет такого закона, который запрещал бы мне распоряжаться своими оленями? А сейчас мысль у меня была такая: показать Рыжему, что, если хочешь жить среди людей, нельзя вести себя так, как он».
— Вот… А вы говорите — «глупости», — закончил Куб и зевнул.
— Кто же все-таки отвязывал собак? — спросил ученый.
— Верно, Ольга, — сказал икрянщик. — Ведь он и ее выменял у орочей за рыбу, еще при царе. А такая женщина, как Ольга, не могла это простить, — добавил он после паузы и замолк, очевидно представив себе, как Ольга, стоя на нартах, мчится по тундре.
Ученый задумался. Куб устало потянулся всем своим сильным телом.
Приятели вышли из икрянки и зашагали по мелким камешкам, между которыми кое-где торчали зеленые стебли жесткой травы, к морю. Начинался прилив, вода в устье реки поднималась и от едва заметных испарений блестела тускло и мягко, как отшлифованное сукном серебро.
— А все-таки жаль собак, — сказал задумчиво ученый.
— Собаки плодятся быстро, — пренебрежительно бросил Куб. — А вот честность в поступках воспитывается труднее.
Он увидел орочей, тащивших рыбу по берегу, и с досадой сказал:
— Опять икра будет битая. Видите, как тащат рыбу?
1946
Горячие ключи
В долине реки Наватумы кедровник не стелется по земле, а растет как обычное дерево. Стволы у него толще и не такие узловатые, как в других долинах, и шишки с орешками значительно крупнее.