Теперь Павлюк понял все. Из множества мыслей и ощущений до боли ярко возникла картина: перепелка-мать, чиркая крылом землю, падая и снова взлетая, бежит перед охотником, отводя его от своих детей…
Беззвучный стон, стон сильного человека вырвался из груди Павлюка.
Прошло несколько долгих часов. Давно успокоились гитлеровцы. Беззаботно проходили туда и сюда пулеметчики. Наконец в окнах хат запылали алые краски заката. Павлюк нервно потянулся, чувствуя, как тело наливается щекочущей тревогой близкой борьбы.
Дождавшись, пока совсем смерклось, Карпович осторожно пополз к товарищу. Недайборщ двинулся ему навстречу. Павлюк большими глазами молча смотрел на разведчика.
— Мы живы, а он… — глухим голосом сказал Недайборщ.
— А он — бессмертен.
Недайборщ ответил молчанием, суровым и торжественным.
— А теперь… — сказал Павлюк шепотом и, посмотрев в сторону пулеметного гнезда, с такой силой стиснул кулак, что хрустнули пальцы.
1950
Братья
Полк вошел в село под вечер. Длинная колонна, остановившись на улице, медленно таяла. Исчезали в дворах сани с полковым имуществом, кухни, специальные подразделения, отдельные лица — связные, старшины, командиры. Но костяк колонны — пехота — оставался на месте. Бойцы топтались на скрипучем снегу и с вожделением поглядывали на ряды хат, из труб которых кое-где приветливо поднимался дымок, пробуждая воспоминания и, кажется, до невероятности далекое время. День догорал. На стеклах окон пылали красные отблески, словно в хатах жарко горели печи. И от этого на улице казалось еще холоднее и еще сильнее тянуло в тепло и уют.
Разведчик Петро Костенко, утомленный долгим переходом, равнодушно разглядывал в бинокль улицу, чтобы сократить всегда такие длинные десять — пятнадцать минут между остановкой колонны и разводом по квартирам. Заметив кухню, Петро оживился и, опустив бинокль, закричал:
— Внимание! На горизонте кухня первого батальона!
Взвод загудел на высоких нотах, словно огромный рой, и старшина, как всегда, поспешил крикнуть:
— Ребята, без паники!
Он велел не расходиться и послал Костенко узнать, готов ли обед. Тот не прошел и ста шагов, как встретил командира и получил приказ поторопиться с обедом и собираться в разведку.
— Есть! — ответил Петро и подумал, что мороз усиливается и что сегодня уже пройдено пятьдесят километров.
Когда разведчик подошел к кухне, там уже была очередь, но он не стал ждать и, протиснувшись вперед, подставил котелок.
Красноармеец с оливковым лицом и страдальческим выражением глаз сердитым голосом, который никак не подходил к его хилой фигуре, сказал:
— Твоя почему без очереди?
— А вот почему! — И Костенко плечом оттолкнул красноармейца. — Наливай! — крикнул он повару.
— Твоя почему без очереди?! — еще сердитее повторил боец.
Костенко хотел сказать: «Потому что я сейчас иду в разведку», — но он был утомлен, впереди ждала бессонная ночь, его сердила задержка, и он крикнул уже с раздражением:
— Наливай, говорю тебе!
— Не связывайся с ним, Хаджибаев, — посоветовал кто-то из толпы.
Бородатый солдат заслонил собой малосильного Хаджибаева и сурово сказал Петру:
— Бери и уходи отсюда!
Повар, всегда приветливый с Костенко, теперь молча, не глядя ему в глаза, наполнил котелок. Петро отошел.
— А еще с биноклем, — услышал он позади себя и почувствовал, что краснеет. И все время, пока он шел к взводу и пока собирался в разведку, у него было плохое настроение. Только когда отправился на задание, его охватило обычное возбуждение разведчика и вернулось равновесие.
В разведку шли две группы: одна — прямо, вперед, вторая — в ней был и Костенко — направо, чтобы выяснить возможность флангового удара.
Мороз был свирепый, и снег под ногами скрипел так сильно, что разведчики никак не могли тихо подобраться к занятому врагом селу. Дважды их обстреляли из пулемета. После этого на улицах забегали гитлеровцы, зазвучали выкрики команды, и разведчикам ничего не оставалось, как вернуться к своим.
Когда разведчики проходили через «ничей» хутор, командир приказал Костенко зайти в одну из хат и собрать сведения об этом хуторе.