— Как Русь оборонить, как оберечь державу! — говорит Грозный, и эта мысль не покидает его ни на одно мгновенье, становится движущей силой в развитии его образа.
В монологе у гроба царевича автор подсказывает исполнителю сокровенные мысли и чаяния Грозного:
Как жадный муравей Все, что ни видит, тащит в муравейник — И хвою павшую и хлебное зерно,
Свой собирая дом помалу до велика, — Вот так и я за тридцать лет Из малых царств и неприметных княжеств Державу русскую воздвиг,
Ее мечом и хитростью умножил,
Мечом и хитростью от гибели сберег.
В тексте пьесы раскрываются не только волевые качества великого государя, но и сознание тяжести обременяющих его государственных забот — ощущение огромных трудностей, стоящих перед царем, болеющим за свою отчизну:
— Ты часа на челе венца сдержать не мог, а я уж тридцать лет держу его, ни разу под тяжестью главы не преклонив! — гневно бросает он Чернецу, который является живым олицетворением реакционеров того времени.
В заключительной картине Иван Грозный, как прозорливый политик, в следующих словах оправдывает свои действия:
... Быть миру десять лет!
Хотя сей мир не принесет нам славы В потомках наших, — Русь оберегли Мы замиреньем сим от гибели возможной!
Сие уразуметь — не каждому дано.
Стремясь раскрыть историческую роль великого собирателя русских земель, я пытался проникнуть в психологическое содержание образа. Мне предстояло выявить прогрессивную созидательную деятельность великого русского государя, выдающегося стратега и политика, объяснить его «грозную» политическую линию как следствие государственной необходимости, противопоставив его мудрые поступки действиям консервативного боярства и интригам Василия Шуйского, возглавлявшего оппозиционные силы.
Основная задача исполнителей исторических образов — донести до зрителя историческую правду, почему работа над историческим образом представляет для актера особые трудности.
Каждый образ в спектакле и на экране должен быть типичным, так же как и в литературе.
Создание исторического образа еще более усложняет эту задачу.
Индивидуальные черты характера Петра I и Ивана Грозного на определенном отрезке времени в известной степени определяли ход исторических событий, но никогда не являлись ни решающей силой, ни тем более основной предпосылкой их государственной деятельности. Самый характер Грозного и Петра складывался не под влиянием случайных событий, но явился результатом той государственной системы, той борьбы за власть, в которую они были втянуты, и, главным образом, результатом объективной исторической необходимости, назревавшей в этих условиях. Играя Ивана Грозного или Петра I, надо показать не только человека, его место и роль в истории, но и самую историю, вскрыв истинные причины происходящих событий. Прогрессивность Ивана Грозного и реакционность царевича Ивана в «Великом государе» обусловлены не столько их индивидуальными данными, сколько борьбой различных социальных группировок за власть. И если при работе над образом Петра I мне многое не удалось раскрыть и воплотить, то в работе над Грозным я старался донести его любовь к Родине, непримиримость к врагам и предателям, показать в великом государе — при всей его, как мы говорим на нашем актерском языке, «человечности» — преданность интересам государства, которые стояли для него выше всех личных привязанностей.
Таким образом, основные мои устремления сводились к тому, чтобы соблюсти объективную историческую правду. То, что буржуазные историки пытались объяснить личными качествами Грозного, чуть ли не проявлением его жестокости, предстало передо мной как законное следствие его борьбы за интересы русского государства в сложной внутренней и внешней обстановке. Г розный двигал историю России вперед — следовательно, историческая правда на его стороне. Реакционное боярство пыталось повернуть ход истории вспять, и непреклонный, волевой, мужественный царь сурово обошелся со своими врагами, потому что они были врагами государства:
Всех тех, кто мог своею волей Препятствовать или грозить моей,
Казнил без жалости! Едины вес и мера,
А такожде и вера на Руси!..
Вот почему я особенно выделял монологи Грозного, посвященные России и ее судьбам, даже отдельные строки, касающиеся той же темы, стремился передать его боль за любимое государство, преданность Родине, служение ей и непримиримость к врагам. Последняя тема особенно полно раскрывается в сцене убийства сына Ивана, которая служит как бы преддверием к большому монологу у его гроба.
Н. К. Черкасов - Иван Гоозный. 'Великий государь'. 1945 г
При работе над историческим образом особенно важно найти верную историческую концепцию, объективно справедливую оценку образа и его места в общем прогрессивном развитии государства в данной конкретной обстановке. Ошибиться в исторической оценке образа — значит допустить непоправимую ошибку, заранее обречь работу на неудачу. Известны случаи, когда крупные артисты, создавая исторические образы, пытались найти оправдание их поступков прежде всего в личных чертах характера. Эти актеры сбивались на узко субъективное решение, их образы переставали жить в конкретной исторической обстановке, и в результате идейная линия спектакля оказывалась резко искаженной. Успехи советской исторической науки, вооруженной марксистско-ленинским методом, очень значительны, и актер, воссоздающий образы исторических деятелей, всегда найдет авторитетную основу для их воплощения.
Как актера, меня также очень привлекала задача испробовать свои силы в роли, насыщенной большими трагическими страстями, в спектакле романтико-трагедийного характера, тем более, что это была первая роль такого плана, которая выпадала на мою долю в театре.
Надо сказать, что пьеса предоставляла возможность испытать свои силы, особенно в трех центральных сценах — в диалоге Ивана IV и Чернеца, в эпизоде приема польского посла и в сцене трагического убийства сына в порыве гнева, а всего более — в сцене у гроба царевича, технически, правда, очень трудной (что, однако, не может служить основанием к исключению самой сцены из спектакля, как это допускалось при постановке пьесы в ряде других театров). Эти обобщенные сценические картины, совершенно различные по содержанию, позволяли мне обогатить, развить свою технику в плане романтико-трагедийного спектакля большого психологического наполнения.
Разрабатывая образ Грозного, я, в соответствии с историческими источниками, стремился также раскрыть свойственные его характеру черты лукавства. Известно, что он не был свободен от лукавого притворства, особенно в общении со своими недругами. Текст пьесы, ситуации, в ней представленные, давали основание к развитию этой краски в сценическом портрете Грозного: имею в виду посещение Грозным больного Бориса Годунова, которого он, по навету Нагого, заподозрил в притворстве, и особенно центральную часть сцены с Чернецом на заседании боярской думы. Здесь Грозный выступает как лукавый правитель, как политик-притворщик, в известном смысле — как актер, пытающийся таким путем выведать и утвердить правду. Он прикидывается жалким, немощным стариком, якобы сраженным доводами Чернеца, явно играет в начале беседы с ним, тем самым помогая его разоблачению, и, лишь полностью развенчав его, во всеоружии выявленной истины, вновь обретает царскую осанку. Тема «Иван — актер» естественно входила в характеристику многогранного духовного облика великого, но порой «лукавого» правителя.
Предоставленный мне краткий месячный репетиционный срок пролетел незаметно, и настал день премьеры, подготавливавшейся свыше полугода. Первая премьера театра после возвращения его в Ленинград ощущалась всеми ее участниками как большой творческий праздник и была отмечена рядом выдающихся актерских достижений. Трудная роль князя Василия Шуйского — хитрого, коварного интригана, циника и предателя, прикидывающегося верным слугой Ивана Грозного, — получила превосходного исполнителя в лице В. И. Янцата. Образ умного, благородного, хотя и честолюбивого Бориса Годунова был убедительно раскрыт Ю. В. Толубеевым. Очень выпукло была обрисована роль царевича Федора Иоанновича А. Ф. Борисовым, который, вразрез с общепринятой традицией, но в точном согласии с пьесой, изобразил его умным, настороженным человеком, надевшим маску тихони и святоши. Общее праздничное настроение, чувство несомненной творческой удачи театра не могли не увлечь, — и я вышел на сцену со страстным стремлением оказаться на высоте решения нашей общей задачи, несмотря на ощущавшуюся мною все еще недостаточную подготовленность к роли. Это волевое стремление не покидало меня на первых двадцати-тридцати спектаклях и поддерживало меня в актерской работе.