Позади кабинета была столовая со светлыми обоями — окнами во двор. Бывало, за столом бабушка вдруг повернется — как-то не головой, а всем корпусом — ко мне:
— Мишка! Кто моложе — ты или я?
Это значило, что нужно пойти на кухню (кажется, она была во дворе) и что-то принести.
А троллейбус мягко катится через город. Вот проехали Салгир, все такой же ручьеобразный. Дождевые капли застучали в переднее стекло. Ударится капля — круглая, плотная — и течет вниз, сохраняя круглую головку, волоча за собой крохотный ручеек-след. Вот ручейки слились в сплошной поток, за которым почти не видно обрывистой кручи справа — я ее скорее угадываю.
— Помнишь, мамочка, как мы, бывало, лазили здесь с Казей?
Когда я слышал эти слова?
Да все тогда же, в тот первый мой приезд в Крым. Мы с отцом и бабушкой вот по этой дороге ехали в Алушту.
Тогда это было целое путешествие, и, как казалось бабушке, не безопасное. Задолго собирались, рядились с извозчиком. Приходил договариваться молодой парень, и бабушка опасалась: можно ли довериться его опытности? Не молод ли? Не горяч ли?
— Ты не беспокойся, мамочка. Он не поедет. Поедет отец-старик.
Как я, оказывается, запомнил тогда чуть ли не каждое папино слово!
Вот перед нашим крыльцом экипаж, какого я в Москве не видал. Сиденья спереди и сзади [расположены] так, что сидящие оказываются лицом друг к другу. Откидной верх. Высокие козлы. Шикарные, как мне показалось, подушки. Извозчик действительно старый, седой как лунь, полный. Кнута не имеет, а на конце вожжей — какая-то длинная волосяная кисточка. Сижу на передней скамейке лицом к бабушке, затылком вперед.
— Я давно не ездила с малышами, Мишка, и не знаю, что надо брать с собой. Но что конфеты надо — так это я помню! — и протянула мне горсть леденцов. Не с той ли же целью, с какой их и теперь дают в самолетах?
Вот тогда-то мы и проехали впервые мимо этого старого городища, с которым я много лет спустя познакомился уже как археолог. Здесь лазили мой отец и какой-то Казя еще в XIX веке.
Троллейбус идет себе по широкому асфальтовому шоссе, еле заметно поднимаясь в гору. А тогда это была довольно пыльная щебеночная дорога, которая то поднималась, то спускалась. Когда мы впервые начали спуск, я даже напугался: едем ли мы в Алушту? Не возвращаемся ли назад?
— Это так специально устроили дорогу: маленький спуск — и большой подъем, — сказал отец. И всю жизнь потом, когда дела мои шли под гору, я верил, что где-то впереди еще будет подъем.
В гору так ехали долго, осторожно, линейки нас обгоняли.
А на перевале остановились обедать. Была там настоящая старая харчевня, помнится, называвшаяся почему-то «Красная Ангара». Останавливались там в ту пору уже больше арбы с их характерными верхами дугой. Под навесом, за большим столом я ел, болтая ногами, борщ, который показался мне, да, вероятно, и был в действительности ужасно вкусным.
Старик-извозчик что-то возился у заднего колеса. Мне сказали, что это он ставит тормоз. Для меня тогда тормоз — это было с треском крутящееся под рукой вагоновожатого колесо на трамвайной площадке. А тут я увидел какую-то колодку. Как мы поедем на ней? С трудом я мог тогда понять, для чего нужно, чтобы одно колесо нашей повозки перестало катиться.
Был ли сейчас перевал? Похоже, что троллейбус уже спускается. За сеткой дождя вижу горы внизу. Вот за поворотом показалось свинцовое море. Алушта.
А тот, давний спуск остался незабвенным. Дорога петляла по склонам гор; нас обгоняли открытые автомашины, в которых ехали веселые, видимо радовавшиеся скорой езде мужчины и женщины. Только трепыхались по ветру легкие шарфы. А мы-то тащимся на трех колесах!
Но вот сверкнуло что-то зыбкое, синее, скрылось за поворотом — и выявилось вскоре во всю ширь — это было Черное море. Я знал уже тогда, что есть моря Черное, Белое, Желтое и Красное, что на самом деле все они синие, но такой синевы я не предполагал, да и сейчас не могу описать. И такой шири.
А справа от дороги, спускавшейся по склону вниз, открылась довольно широкая долина, прорезанная огромными оврагами. Над ней возвышалась показавшаяся мне очень большой гора диковинно правильной формы. Она была похожа на четырехгранную пирамиду.
— Это Кастель, — сказал отец, — мы будем жить недалеко от него.