Он написал как-то роман «Барселонские террористы», Игельстром перевела его на русский язык, книга вышла в свет, но получила отвратительную критику в «Известиях». И вот мой муж встретил Ибаньеса на улице как раз, когда тот шел в «Известия» «немножко резать» критика. Он всегда носил при себе испанский нож – наваху. Насилу Ивану Лукьяновичу удалось его отговорить от этой безумной попытки.
Софья Петровна Ибаньеса очень сильно любила. И тогда в Ростове, ложась по вечерам в гостиничную кровать, говорила мне мечтательно:
– Ах, Тамара, ты не знаешь, как эти испанцы умеют любить.
А теперь, в последний вечер в Москве, Софья Петровна призналась мне, что Ибаньес стал совершенно невыносимым, что у него оказались в Испании жена и… десять душ детей (оказывается, испанцы вообще очень плодовиты), что он теперь тоскует по Испании и хочет скорее уехать.
Что, когда они поссорятся, он хватает подаренный ему каким-то мексиканским делегатом граммофон и кричит:
– Но граммофон-то ведь мой!
А кроме того, он невероятно ревнив. Угрожает зарезать Софью Петровну, как барана, если узнает, что за ней кто-нибудь серьезно ухаживает.
На днях к ней должен был прийти какой-то знакомый, который ей очень нравился. Она попросила Ибаньеса на это время уйти. Тот обещал. А сам, в ее отсутствие, залез наверх, на антресоли, спрятался под занавеску и следил за обоими все время. Когда знакомый ушел, Ибаньес спрыгнул сверху и заявил перепуганной Софье Петровне:
– Хорошо, что он тебя не поцеловал, а то я метнул бы в него наваху.
Словом, он Софье Петровне надоел, и она очень хотела, чтобы он уехал обратно в Испанию.
В 1934 году я узнала от одного француза, что Ибаньесу-таки удалось вырваться из СССР и что он теперь играет крупную роль в испанском анархическом движении. Я не завидую его положению: Ларго ли Кабальеро возьмет верх, или генерал Франко, Ибаньеса все равно в конечном счете повесят.
У Софьи Петровны был замечательный дар переводчицы. Она записывала речи ей одной понятными сокращениями, потом выходила на трибуну и переводила слово в слово, как бы длинна речь ни была. Когда в 1927 году в Москву приехал генеральный секретарь Великобританской федерации горняков, Кук, и говорил в Большом театре ровно два с половиной часа, Софья Петровна перевела его речь так блестяще, так остроумно передала все нюансы его образной речи, что зал встал и минут пятнадцать бешено ему аплодировал.
Да, Софья Петровна много сделала для большевиков. А заплатили они ей «чертовыми черепками».
Недавно, будучи в Финляндии, я узнала от тамошних старожилов, что и Софья Петровна, и ее муж были сначала белыми эмигрантами. Потом сменили вехи и перекинулись на сторону большевиков. А затем вернулись в Москву. И все же, только потому, что ее отец был когда-то генерал-губернатором, ее сняли с работы, на которой в СССР – я это утверждаю – никто лучше ее не смог бы справиться. Она была самой лучшей советской переводчицей.
С большим трудом ей удалось восстановить себя в профсоюзе и получить другую должность. Теперь она работает совсем не по специальности, так как ее богатейшие лингвистические способности – она знает шесть языков в совершенстве – лежат под спудом. Провожая меня, она жаловалась, что с трудом отстаивает свою комнатку в доме советов, что ей почти ежедневно угрожают выселением и что тогда ее положение станет совсем уже невозможным, потому что нанять комнату по вольному найму – это значит надо платить минимум 300 рублей в месяц, а она получает за свою работу только 275 р.
– Не хотела ли бы ты бежать за границу? – спросила я ее.
Она грустно улыбнулась.
– Нет, я сожгла свои корабли…
Чтобы закончить эту картинку из советского быта, хочу рассказать еще один случай с тем же Ибаньесом.
В 1932 году приехала на первомайские торжества в Москву, в числе других, и испанская делегация. В Москве испанского переводчика днем с огнем тогда было поискать – теперь, думаю, их расплодилось, в связи с испанскими событиями, десятки. Заведующий Комиссией внешних сношений Гурман был в совершенном унынии. Где взять испанского переводчика?
Я рискнула напомнить об Ибаньесе. Он уже давно считался оппозиционером и троцкистом, и о нем последние годы совершенно забыли. Я знала, что Софье Петровне приходится его содержать и что она будет рада, если он хоть что-нибудь заработает. Гурман радостно ухватился за мое предложение. Послали за Ибаньесом. Он явился к Гурману с очень вызывающим видом и заявил, что меньше как за двадцать рублей в день не поедет с делегацией. Ему дали двадцать рублей. Он поехал, но уже с дороги в штаб делегации стали поступать тревожные сведения. Ибаньес много пьет, водит делегатов в городах, где они останавливаются, под видом прогулки, в самые грязные районы, ведет среди них «троцкистскую» пропаганду. Когда переводчица-коммунистка – чрезвычайно редкий случай! – пыталась его немножечко обуздать, он по-испански стал ругать коммунистов вообще и вести себя совсем уже вызывающе. Делегацию поспешили вернуть в Москву, и был превеликий скандал. Гурман напал на меня, что я ему порекомендовала троцкиста, я отговаривалась тем, что совсем не подозревала о состоянии ума Ибаньеса, словом, неприятностей было много, но Ибаньеса все же не арестовали, как это сделали бы со всяким русским переводчиком на его месте, а просто запретили приглашать его к делегациям.