Лида сказала, что это здорово, что я так все пишу и вообще додумался. Это хорошо, что у молодого человека есть какое-то дело — «любимый конек», — которым он может после работы иногда от души заниматься, а я не бездельничаю по вечерам и не слоняюсь по улице. Пусть я не строю телевизоры и радиоприемники, зато вот хотя бы пишу что-то сюда, в свою тетрадку. Немного только плохо, сказала Лида, что я называю там все имена и даже, кажется, указал номер лаборатории. По ее мнению, было бы лучше, если бы я, если я уж и дальше буду писать, обозначил бы всех людей какими-нибудь условными именами, во всяком случае не настоящими, а еще лучше (тогда бы уж была полная конспирация!) вместо имен и фамилий писал бы какие-нибудь значки, скажем, X, Y, Z или же буквы греческого алфавита: альфа, бета, гамма, дельта, эта, тэта…
Мне было приятно, что Лида меня похвалила. Я ведь уже думал, что мне пора совсем прекратить мои писательские занятия и надо унести тетрадку домой. Я даже боялся ее уносить. А вдруг меня действительно остановят в проходной и обыщут? Я подумал, что Лида (я чуть было не написал «милая Лида») — это настоящая женщина. Я подумал, что мне хочется, чтобы у меня была такая жена. Да! Я все-таки написал здесь «милая Лида», и я вспомнил, что однажды подумал, что могу ее полюбить. И мне захотелось Лиду поцеловать и взять за руку. И погладить ее. И никто бы не увидел, мы были одни. Но я, конечно, ничего такого себе не позволил…
Я знаю все-таки, что мы с Лидой ни разу откровенно не разговаривали. Может быть, у меня самого сдержанный характер. А она женщина, и ей неприлично, наверное, самой первой навязываться. Я говорю, что я бы хотел, чтобы у меня была такая жена. Лида не из тех, которые любят попусту болтать языком. Она, кроме всего прочего, умная. Может быть, она потому и молчит, что всегда понимает, что к чему. Чувство истины, по-моему, — прирожденная черта у женщин. Конечно, ее обременяют отчасти мысли о семье, о ребенке. А все-таки мы с ней очень хорошо поговорили. Мы впервые разговорились как следует, по-человечески. Да, это действительно необходимо — уметь говорить. Надо не только работать, я понял, но и поддерживать путем разговоров с товарищами по работе дружеские отношения. Хорошо, что нам никто не мешал и Марк Львовича не было. Я пожаловался Лиде на начальство. Почему Марк Львович такой? Почему он меня заподозрил?.. А Лида сказала, что я не должен беспокоиться. Он пожаловался на меня в комсомольский патруль, но в этом нет ничего страшного. Лучше, сказала Лида, вообще об этом больше не думать. Что будет — то будет. А вернее, ничего, конечно, больше не будет. А еще Лида сказала, что, может быть, я сам скоро буду начальником. Она была как-то у нашего секретаря и там случайно узнала, что к нам в отдел принимают нового техника: его фамилия Шварц. Она сказала об этом Марк Львовичу, и он сказал ей, что этого техника, если примут, то прикрепят ко мне. Нам выделят более узкий участок работы, и мы вдвоем будем эту работу делать. Я, как инженер, буду, конечно, командовать и этого техника должен буду учить.
— Да? — сказал я.
Это было все интересно. А я, признаюсь, хотел задать Лиде еще один вопрос: о смысле жизни. Мне было интересно, что она скажет. Я еще никогда не спрашивал женщин о смысле жизни. И я чуть-чуть волновался, а потому медлил. Тогда Лида вдруг, как будто она прочла мои мысли, мне серьезно сказала:
— Это хорошо, Гера, что ты обо всем думаешь.
Я увидел, что она сказала мне «ты».
— Хорошо, что ты такой… Мне нравятся такие люди… И вообще у нас здесь хорошо… Работа у нас интересная… Я хочу, чтобы мой муж тоже перешел к нам сюда. Надо будет ему сказать.
И я, покраснев, спросил ее:
— А какое же, Лида, мне дать вам в дневнике условное имя?
Она тоже покраснела и замолчала. Чтобы облегчить ей задачу, я сказал, что Марк Львовича буду звать буквой «Y». Может быть, я думал, она захочет, чтобы я звал ее буквой «X» или «Z»?
Но она, Лида, все время молчала. Я подождал, а потом, конечно, не стал думать, что она, после того как мы с ней так хорошо говорили, может на меня за что-то обидеться. Я тоже решил звать ее теперь «ты». А в дневнике, я подумал, я по-прежнему буду писать про нее так, как она есть: Лида Строева.
2 марта
Ох уж эти мне начальники! Они были всегда прежде и, наверное, будут вечно. Наш Y ходит сейчас надутый и со мной, если говорит, говорит почему-то очень ласково, но я-то знаю, что он, наверное, держит на меня зуб в своем хитром уме и только ждет, наверное, случая, чтобы я в чем-нибудь еще провинился. А впрочем, кто его знает? Я ни в чем не виноват, а уже пишу «еще» провинился, как будто я действительно был виноват. Я даже чувствую вроде бы за собой неведомо какую «вину»: вот как действуют на человека общественные отношения.