Меня отвели в комнату для охраны и там стали спрашивать. Меня спросили, почему я бежал. Я сказал, что хотел успеть на сеанс в кино. Тогда меня спросили: «А это что за тетрадка?» Я сказал, что это мой личный дневник. «А кто эта девушка?» Я сказал: «Не знаю». Они меня спросили: «А почему она тоже бежала?» Я сказал, что она, наверное, тоже хотела успеть в кино. «Ну, ладно, ты мне брось эти штучки», — сказал начальник охраны. А я чувствовал себя почти как герой. И тут, я увидел, в нем началась борьба мнений. С одной стороны, он увидел, что на пропуске и как я есть в действительности у меня одно и то же лицо. Они записали мои имя и фамилию. И я, конечно, хотя мне было неприятно, что они говорят мне «ты», смолчал. Они также видели, что в тетрадке действительно нет никаких чертежей, нет даже цифр, а там — под датами — написано все от руки: материал непечатный. С другой стороны, они не поняли, почему я бежал. А кто была эта девушка? Она здесь работает или не работает? Старик взял мой дневник и начал читать. Они прочли там про Ингу. Потом он спросил: «А что значит вот этот Y?» Я сказал, что это мой личный условный знак, вроде как стенографическое сокращение, которым я — тут я улыбнулся — в дневнике называю своего товарища. Мне сказали: «Зачем же вы носите ваши личные вещи на работу?» Я не знал, что им ответить. И они, я видел, тоже не знали, что им со мной делать. «Ну, ладно, — сказал мне начальник. — Мы вас сегодня отпустим. Но все-таки мы запишем эту тетрадку за вами…» И они, взяв чернильную подушечку, на каждой странице поставили штемпель НИИ, и потом, надписав дату в углу, мой дневник занесли в какую-то книгу и занумеровали. Это была, я увидел, «Книга выдачи официальных документов из проходной». Мой дневник получил триста семьдесят восьмой номер! Они мне сказали: «Берите». И я взял! Потом я расписался в получении. Потом меня отпустили…
Я все это время чувствую себя очень неловко. Я уже понимаю, что на сегодня, кажется, мои волнения кончились. Я пришел домой и подумал, что дневник надо сжечь. Так он мне надоел и столько доставил невзгод! Я уже сунул его в печку и, разгоряченный, поджег с одного угла, но тут — о боже! — молнией прошла у меня в уме мысль, что с меня теперь, наверное, потребуют за этот дневник такой же отчетности и ответственности, как за любой другой рабочий документ: и я к тому же еще расписался… Я быстро загасил огонь. Да, дневник мой, а я не могу его сжечь! У меня голова пошла кругом от этой мысли и вообще от всех этих волнений. Я чуть-чуть испугался. А вдруг они меня теперь спросят, почему тут обожжен уголок? Ведь это тоже какая-то порча имущества?.. Я даже не знал, можно ли мне что-то еще сюда сегодня писать. Я сел писать на новой чистой странице, но и там, я увидел, хотя там еще ни строчки не было прежде написано, стоял уже фиолетовый штамп. «Вот это да… — подумал я. — Старик, видно, перестарался». И вот тогда мне впервые за весь этот день стало немного смешно. Я вздохнул полной грудью. «Вот тебе и второе апреля!» — подумал я. Я не знаю теперь, чем все это кончится. А что подумала Инга?
3 апреля
Я снова принес дневник на работу. Я запрятал его сегодня под рубашку, и никто не заметил. Это всегда так! На работу можно внести что угодно, зато выносить можно лишь по бумажке, а без бумажки — только личные носильные вещи. Я подумал, что они все равно рано или поздно потребуют от меня этот дневник. Даже больше того! Я решил, что мне надо бороться! Они будут читать самые сокровенные мои мысли, подумал я, которые я никогда не хотел никому, кроме Лиды, показывать. Я решил, что нарочно не буду туда больше писать про себя, а буду указывать только на одни недостатки, которые существуют в нашем отделе. И тогда, я думаю, про эти недостатки они прочтут и вынесут их на обсуждение на общем профсоюзном, партийном и комсомольском собрании, как это бывает всегда. А может быть, как раз и не вынесут. Но если не вынесут, то есть они побоятся, то я сам потребую их обсуждения. И самый главный недостаток, который я у нас вижу, — это то, что в нашей группе сейчас совсем нет работы. В этом, конечно, сказывается плохое планирование. Мы с Ингой, как вы помните, из-за этого вначале чуть не рассорились. Я даже уже не хочу больше быть начальником! А еще мне кажется, что сам Марк Львович у нас намеренно занижает план. (Как видите, про один недостаток я уже написал.) Он говорит, что мы еще молодые, неопытные, что мы не справляемся, а на деле я, например, думаю про себя, что работаю не хуже, чем любой другой инженер, пусть даже он будет старше и у него больше опыта. А Марк Львович начальству втирает очки! Мы потому и работаем с прохладцей. Нам некуда торопиться. Мы можем, я думаю, работать более эффективно и плодотворно! (Пусть они теперь попробуют взять мой дневник. Они прочтут здесь всю правду, и тогда увидят, кто в нашем отделе действительно все понимает…)