В изорванной грубой рубахе, в обмотках на босу ногу, на коне-скелете, сидит горец. Поперек седла одиннадцатизарядная, сверкающая, как игрушка, английская винтовка — единственный предмет щегольства. И на него глядят с завистью седые ветераны, солдаты эмира Абдурахмана, обугленные солнцем, черные, как негры, с седыми клочками волос, растущими прямо из адамова яблока. И на него глядят с завистью серо-голубые артиллеристы образцового полка. А он едет надменный и гордый в своих лохмотьях, держа на весу одиннадцатизарядное сокровище, и оно стоило своему хозяину чужой и своей крови. А возможно — он променял на винтовку последнее стадо овец или последний клочек земли, рисовое поле, над которым до смертного пота бились его отец и дед и прадед. У лавки оружейника, напоминающей маленький музей оружия, стоят его братья — горцы независимых племен и чистокровные афганцы «дурани». Раскрыв рты и выкатив белки, они глядят на немецкие, английские и русские трехлинейные винтовки, револьверы от старого Лефоше до автоматического пистолета парабеллум. Они глядят на древние кремневые ружья времен Надир-шаха и на винтовки маузер, и на самодельные ружья, сделанные из кривой палки и железной трубки. Обнаженные клинки — кавалерийские сабли, секиры, которыми вооружены афганские почтари, трехугольные ножи, палаши — работы кабульской машин-хане сверкают синим и холодным серебристым сиянием, и вокруг в оцепенении, затаив дыхание, стоит толпа и не слышит, как надрываются погонщики верблюдов и как страшно и непотребно ругают их, их отцов и дедов всадники, которым толпа преграждает путь. Оружие — ключ к благополучию, оно открывает яхтаны богачей, оно отдает в руки смельчака женщину, оно приближает сладкий час мести, оно возвращает стада и землю, отнятую у бедняка обидчиком-ханом. Оружие возвращает свободу и независимость бедному горцу, у которого не было ничего кроме свободы. Он покупает патроны, он держит их на черной грубой ладони и пересыпает их из руки в руку, как золотопромышленник пересыпает самородки, как ювелир пересыпает рубины, которые живут в горах Афганистана. И горец отдает за патроны последние две рупии и отказывает себе в горсти плова, в лепешке и глотке зеленого чая и затяжке чилима и уходит, отворачиваясь от соблазнительных запахов жаровень под навесами чай-хане. Ночью по Пешаверскому шоссе он уходит на юг и, свернув с шоссе, по невидимым глазу тропам, уходит в Сулеймановы горы.