Бедный Мурад-Мешеди, вольная певчая птица! Он не знал, что за Кафаргалой начинаются средние века. Новый век пришел сюда только через месяц, когда в троноподобное кресло Мухамед-Сарвар-хана сел румяный и бритый Шоджау-Доуле, который иначе понимал методы управления и большое хозяйство провинции и иначе бы понял в большом хозяйстве роль Мурада-Мешеди, совсем не так, как понял бедного Мурада Мухамед-Сарвар-хан, дед и наместник эмира.
Осень в Герате началась короткой полосой ливней. Ливни сбили пожелтевшую листву в садах. В воздухе была теплая сырость, ржавая теплота и испарина и головокружительный запах гниения листьев и плодов. Снег появился однажды утром в горах и сохранялся там три месяца — всю стремительную гератскую осень и зиму. На закате солнца снег вспыхивал алым, розово-золотым и синим огнем, пылал под солнцем как жидкий металл и вдруг потухал. Эта игра света и теней под бирюзовым небом повторялась каждый вечер с невообразимым, неестественным великолепием. Оголенные ветви деревьев черным ползучим дымом клубились в долине. Земля твердела по утрам; ранним утром мы дышали освежающим, прохладным ветерком ледников, но в десять часов утра солнце припекало на южном балконе. Афганские слуги, босые, в одних жилетах и полотняных шальварах, с невозмутимым видом накрывали столы на балконе. В полдень здесь было почти жарко, и мы уходили на северный балкон. Календарь показывал конец декабря. Реже лили дожди, но мы оказались на острове среди топей и дорог, превращенных в пинские болота. Грязь всех цветов и оттенков окружала наш островок, грязь цвета чернил и кофейной гущи и нежно кремового цвета бледного кофе. Отважные странники выезжали в нашем экипаже в Герат. Лошади с норовом с трудом привыкали к экипажу, с отчаянием и яростью выворачивали колеса из жидкой грязи. В городе странник пересаживался на верхового коня, потому что переулки Чаар-баха никак не рассчитаны на движение экипажей. Странник останавливался на перекрестке у глухой стены, у вывески на персидском, английском и французском языках. Здесь была почтовая контора. Отсюда Герат соединялся с остальным миром. Всадник получал завернутый в серую оберточную бумагу, влажный конверт; на нем был штемпель Кушки, номер и штамп уполномоченного Отдела внешних сношений в Кушке. И всадник прятал драгоценный пакет у себя на груди, галопом скакал в консульство, и грязь, как взорванная миной, летела из-под копыт коня. Восемь человек ожидали его в нетерпеньи на южном балконе. В сыром пакете лежали газеты — «Правда» и «Правда Востока». В Москве этот номер читали месяц назад, ташкентская газета была, в среднем, двухнедельной давности. Мы читали и перечитывали эти газеты, пока они не превращались в клочки; мы спорили, негодовали, порочествовали, издалека следя за историческим этапом нэпа. Непостижимым и странным казалось все, что происходило за северным хребтом, нам, оторванным от родины, от пятого года революции, и брошенным в Герат Мухамед-Сарвар-хана. Раз в шесть недель проезжали через Герат в Кабул дипломатические курьеры. Обыкновенно известие о выезде курьера приходило к нам после того, как он уезжал из Герата. Но ко дню его приезда нас мучили предчувствия; мы испытывали нетерпение и ярость и с отчаяньем, до рези в глазах смотрели в сторону «Елисейских полей». И вот к вечеру звон надтреснувших колокольцев переворачивали дом вверх дном. Курьеры поднимались наверх в грязи (или в пыли), с облупленными носами, обветренными губами, несколько ошалевшие от трех дней пути. Мы разбирали почту, с одинаковым трепетом перечитывая и политические инструктирующие письма и какую-нибудь бумажонку из Москвы: «в ответ на ваш номер такой-то отдел снабжения сообщает, что вам препровождается копировальная бумага в количестве десяти листов, что же касается до лент, то в настоящее время… в виду… на вольном рынке… не представляется возможным. За такого-то такой-то». Потом мы бросались на книги и газеты, потом тормошили курьеров. Они говорили с нами чуть-чуть свысока. Еще бы: они знали все, у них на глазах рождались и разверстка и нэп. Мы обстреливали их вопросами: есть ли на самом деле живой частник, и что это за вольный рынок, и можно ли купить шапку без ордера? Два дня курьеры оставались в Герате, внизу свирепствовала повариха мамаша Поля, гроза афганских слуг (из уважения они ее называли «мамашка-саиб»). Курьеры с некоторым пренебрежением пробовали печенье мамаши Поли: они уже понимали толк в настоящих пирожных ташкентской «Чашки чая». «Неужели же пирожные?» И курьеры смотрели на нас с сочувствием: «Чудаки, впрочем да, вы же уехали до… то-есть до нэпа». Вечером назначали собрание ячейки. Повестка: текущий момент, споры, недоуменья. Т е к у щ и й м о м е н т! Как это звучит для Герата, когда «Правда» приходит сюда через месяц, а срочные радиограммы приходят почтой из Кушки и по милости афганской почты через десять дней. Мы провожали курьера в Кабул; звенели колокольцы вьючных коней; они бесстрашно устремлялись в Кабул по Кандагарской дороге. Через пять недель их ждали с таким же трепетом и нетерпением в Кабуле, и там повторялось то же, что и в Герате. Но курьеры уже чувствовали себя почти на нашем положении: они оставили Москву два месяца назад, они сорок дней провели в Афганистане, в его быту и обстановке. Эти сорок дней отрывали человека от «текущего момента», и он уже не совсем твердо ступал по твердой земле и не вполне внятно рассуждал об обстановке по ту сторону Парапамизского хребта.