В одном доме сошелся Гюбенталь с молодым человеком, г-м Богомольцем, единственным сыном бывшего и уже покойного губернского предводителя дворянства, оставившего после себя многочисленное семейство, состоящее из шести или семи дочерей, взрослых и подлетков. Все они нисколько не были похожи ни на мать, ни на брата, ни даже между собою. Одна, красивейшая из всех, по общему мнению, была настоящая цыганочка, другая смахивала на сантиментальную немочку, третья была какого-то размашисто-гайдамацкого пошиба и т. д. Сотустая молва когда-то носилась, что маменька всех их в молодости своей, как говорится, гуляла. Но ведь молва что волна – поднимется и уляжется, а именно в это время она улеглась совершенно. Муж скончался, а сама маман была в таком уже возрасте, когда и страсти и страстишки тоже улегаются.
Богомолец рассказывал:
– В подобном случае, я помню, покойный отец мой поступил…
– Вы про кого это говорите? – прервал его Гюбенталь.
– Про отца моего, – возразил Богомолец.
– Какого?
– Кажется, очень понятно, что про бывшего губернского предводителя Ромуальда Богомольца. Я полагаю, что вы его знали.
– Как же, знал. Но позвольте мне сделать маленькое предостережение: определяйте людей поточнее!
– Это что? – спросил в недоумении Богомолец.
– Очень просто. Сказали бы: покойный муж моей матери, и, поверьте, никто не усомнился бы, что вы говорите именно о господине бывшем губернском предводителе Ромуальде Богомольце, но вы выразились слишком неопределенно.
– Милостивый государь, вы поносите и меня, и все мое семейство. Этого я простить не могу, и ежели в вас есть сколько-ни-будь понятия о чести, то, надеюсь, что вы не откажетесь явиться завтра в 8 ч. утра у рощи в Лукишках, на берегу Двины. Я буду вас ожидать, – высказал горячо Богомолец и быстро удалился.
– С удовольствием явлюсь непременно, – ответил Гюбенталь уходящему.
Губернатор узнал о происшедшем в тот же вечер и поручил одному из своих чиновников и полицмейстеру во что бы то ни стало воспрепятствовать дуэли. Поздно ночью полицмейстер получил от Гюбенталя следующий ответ: «Сообщите г-ну губернатору, что я на назначенное место и в назначенное время явлюсь, но не подам ни малейшего повода к вмешательству полиции. Можете сами быть там и воочию убедиться в правде моих слов».
К утру весь Витебск был на ногах. К половине восьмого под крыльцом стоял уже фаэтон[90] с баронским гербом; Гюбенталь вышел, уселся в нем и быстро покатил по направлению к Лукишкам. Толпа зевак двинулась за ним, кто шагом, а кто и бегом. Он подъехал к назначенному месту, раскланялся с Богомольцем и двумя его секундантами, вынул часы и молча показал их. Было ровно 8 часов.
– Вы одни? – спросил Богомолец.
– Как видите, – ответил Гюбенталь.
– И без оружия?
– А на что оно?
– Как на что? Шутите вы что ли, милостивый государь? – вскричал Богомолец. – Я вам заявляю, что один из нас должен здесь остаться!
– И прекрасно! Так вы и оставайтесь, а мне некогда. Прощайте, – сказал Гюбенталь, завернул фаэтон и ускакал.
– Я место обстреляю! – кричал оставшийся Богомолец.
– Стреляйте, quantum satis[91]! – ответил Глобенталь, откланиваясь вежливо ему, равно как потом и другим знакомым, шедшим толпой из города.
Полицмейстер со своими подчиненными, вышедши из рощицы, где они прежде скрывались, отправился тоже в город. Богомолец и его секунданты сделали больше десяти верст кругу, чтобы избежать встречи с увеличивающимся ежеминутно числом любопытных. Материалу к судам, пересудам и сплетням хватило недели на две. Имя Гюбенталя не сходило с языка, а этого только и требовалось.