Вообще мой соседушка был очень скуп на похвалы при оценке людей, и за то многие в городе его недолюбливали. Генерал-губернатора он величал ухмыляющимся сиятельством, а Гюбенталя не звал иначе как трансцедентальным акробатом.
К женщинам он был далеко снисходительнее и в обществе их был неловок, молчалив и застенчив.
Не избежал однако и Вирло стрел проказника-Амура, и влюбился горячо и страстно, а вместе с тем как-то причудливо и оригинально. Предметом его любви сделалась премиленькая актриса Августа Кольбе, исполнявшая первые роли на сцене витебского театра. Она была в явной любовной связи с актером Квятковским, считалась его невестой, не подавала никому ни малейшего повода к ухаживанию за нею и скромно уклонялась от притязаний назойливой молодежи. Играла она очень недурно как для провинциально театра, а в роли Офелии могла бы состязаться с лучшими столичными артистками.
Был какой-то праздничный день. Вирло оставался дома, и я из своей комнаты вошел к нему. Он сидел за столом и рисовал цветными карандашами. Взглянувши на рисунок, воскликнул я: «Офелия, настоящая Офелия!»
– Августа, миленькая Августа, – сказал он, поправляя меня, и, помолчавши несколько, спросил:
– А что, ведь прехорошенькая. Не правда ли?
– Да, хороша и мила, – отвечал я.
В это время вошел Суходольский и, наслушавшись восторгов Вирлы, «э, коллега!» сказал:
– Да ты втюрился в нее! Что ж? Посватайся и женись!
– Женись! Вот еще! Впрочем, это по-вашему. Да можно ли жениться на обожаемой женщине? С ума сошел! Женись на ней и оскверни ее!
– Опомнись! – сказал Суходольский. – Ты сам, брат, с ума спятил. Послушай же меня, уж хоть как натуралиста, ну хоть как официального только преподавателя естественной истории. То, что ты называешь осквернением, то и составляет настоящий стимул любви в природе. И попробуй любимой тобою, влюбленной в тебя и находящейся уже в твоих объятиях женщине сказать, что ты никогда не женишься на ней и ни за что не осквернишь ее – с ужасом отвернется она от тебя и с ярою ненавистью оттолкнет тебя.
Но все убеждения Суходольского остались втуне. Вирло преследовал везде бедную Августу, ухаживал за нею неотступно, приставал к ней постоянно с одною только просьбою – дозволить ему созерцать ее. Станет пред нею молча, глядит на нее, потом попросит позволения поцеловать у нее ручку и пойдет довольный и обрадованный донельзя. Более полугода продолжалось это созерцание совершенства и неизвестно, чем бы оно кончилось, ежели бы труппа актеров, а с ними и не знавшая уже, что делать и совершенно почти растерявшаяся Августа Кольбе не уехала из Витебска. Более месяца Вирло тосковал по ней, и только одно совсем непредвиденное событие оправило его от этой трансцедентальной платонической любви по номенклатуре Суходольского.
Вдруг грохнула весть по всему городу, что приехавший ремонтер[95] какого-то гвардейского полка застрелился, и что причиною его самоубийства был проигрыш Вирле всей значительной суммы казенных денег, у него находящихся. Я при первом свидании с Вирлою спросил его:
– Слыхали ли вы новость о гвардейском ремонтере?
– Застрелился. Одним паразитом меньше стало, и все тут, – ответил он прехладнокровно. Я спрашивать больше не собрал духу.
Странное дело! В квартире Вирлы не было ни одной талии карт, и от коммерческих игр, когда его приглашали, он постоянно отказывался. Но что еще удивительнее, после такого огромного выигрыша образ жизни его ни в чем не изменился: та же квартира, та же прислуга, одним словом, ничего не прибыло и не убыло в окружающей его обстановке.
Через полгода после того мы расстались. Он ездил зачем-то в Вильну и, возвратившись, остановился на другой квартире. Дальнейшая история его жизни известна мне только по рассказам.
Спустя года два или три он обыграл в пух и в прах другого ремонтера, родственника князя Хованского. Тот не стрелялся, а как человек более практический обратился к своему дядюшке с жалобою вытребовать проигранные казенные денежки.
Долго добивался генерал-губернатор у Вирлы и просьбами, и увещеваниями желаемого возврата. Ничто не подействовало. Вирло был арестован, содержался более двух недель на гауптвахте, в квартире его был произведен обыск, имущество его было описано и старательно пересмотрено, в бумажнике его нашли рублей с полтораста и – все тут. На вопрос «где выигрыш» последовал краткий, но решительный ответ: проиграл. Кому? Неизвестным людям, при игре ведь ни паспортов, ни даже звания играющих не спрашивают. Раздосадованный Хованский сослал его административным порядком в Смоленскую губернию в город Вязьму под строгий надзор полиции. По прибытии туда Вирло купил целый пуд так называемых цукатных высшего сорта вяземских пряников, штемпелеванных надписью «сия коврижка вяземская есть» и послал с накладною в Витебск в знак признательности его сиятельству. Что сделалось с проигравшимся ремонтером осталось в тайне. Кажется, он вернулся в Петербург. Дальше ехать и не с чем и незачем было.