Биню вывели из лагеря, и он цел и невредим с кожею Мордуха возвратился восвояси. Кожа эта похоронена была с возможною по обряду ветхозаветному торжественностью.
– Ну, а после нашлись ли еще охотники заглянуть в неприятельский лагерь?
– Ай вай! Цтоб скуру слупили? – отвечал Биня. – Який цорт захоцець туда заглянуць? Ни! Никто и ни за цто!
Белорусские евреи никоим образом не могли понять, как их же единоверцы, забывши хирам, выдавали их. Но вскоре горько и очень горько пришлось им разочароваться в вере во взаимную приверженность даже среди своей семьи. Недаром охали они и стонали при вести о кончине Александра Павловича.
В Книге царей сохранилось предание, что Давид приказал произвести народную перепись, чтобы узнать число своих подданных. Это почему-то не понравилось Егове, и он наказал строптивого и стремившегося к знанию царя повальным мором, значительно уменьшившим численность евреев и приведшим Давида к смиренному покаянию. И вот, бывало, спросишь у еврея, есть ли у него дети. «Ну! Есть, нехай будуць здоровеньки», – ответит он.
– А сколько их?
– Я не сцитав, да и на цто вам это!
Больше не добьетесь.
Сорванцы мальчишки, особенно кантонисты, пользовались этой счетобоязнью. Напр[имер], сидит еврейка у лотка с пряниками, орехами, яблоками и другими лакомствами; к ней смиренно подходит незнакомый шалун (один или с товарищем) и начинает что-нибудь торговать, перебирая товар на лотке, схватывает, что ему понадобилось, и убегает поскорее. На крик еврейки «вай! гевальт!» за похитителем бросается вдогонку по крайней мере десяток жидов; а тот, отбежав несколько, останавливается, поворачивается к погоне и начинает считать: «Один, два, три…», указывая на каждого рукою. «На свою голову, коли б цебе хвароба!» – кричат евреи, закрывая лицо руками, разбегаясь во все стороны и прячась от сорванца как попало, лишь бы скрыться от его взора и не подвергнуться счету. Можно по этому судить, как составлялись сведения о числе еврейского населения и насколько сведения эти были верны. Было над чем задуматься администрации, когда уже официально сделалось известным, что рекрутские наборы буду производиться со всех податных состояний, т. е. крестьян и мещан без различия вероисповеданий, следовательно, и из евреев. Глубоко призадумались евреи и приуныли, глубоко призадумалась администрация и вот что придумала!
В одно очень непрекрасное, потому что, кажется, октябрьское утро мирные жители города были вдруг разбужены криком, воплем, визгом, ревом и воем голосов на улице. Сотни евреек, неодетых, в одних даже грязных рубашках, без юбок, босиком, с бритыми головами и без повязок бегали и метались по улицам в разных направлениях. Кое-где городовые полицейские десятники, гарнизонные солдаты и жандармы палками, ружейными прикладами и сабельными ножнами отбивались от них и разгоняли их подальше от себя. Суматоха страшная, и никто не знает, что это такое: пожар, наводнение, грабеж? Нет, это ни более, ни менее, как набор евреев в рекруты.
Секретно было предписано набрать детей еврейских от 10 до 14 лет и поставить их по два за одного рекрута. И вот секретно же истребованы были у раввина списки детей означенного возраста, секретно тот же раввин доставил из жидов десятка два оборвышей и негодяев, секретно по указанию этих лапсердаков (как их звали их же единоверцы) ночью поставлены были караулы у всех домов, занятых евреями, и перед рассветом, уже не секретно, а явно сделано было нападение на эти дома. Не успели и опомниться эти евреи, как все их дети были уже взяты и загнаны в назначенные в разных местах города сараи. Когда уже совсем рассвело, крик евреек несколько успокоился, и на улицы показались и евреи, тоже большею частью полуодетые, без шапок, только в ермолках и много тоже босиком. Они уже не кричали, не выли, а тряслись, как в лихорадке, и безумно метались из одной улицы в другую. Вот один схватил себя за пейсы и покачивает голову то вправо, то влево, вот другой вцепился обеими руками в свою бороду, а там третий вперся лбом в фонарный столб и стоит неподвижно. Страшная, потрясающая и вместе с тем отвратительнейшая картина! Кто видел ее, во всю жизнь не забудет. Сомневаюсь, происходило ли что-нибудь подобное при нашествии галлов и с ними двунадесяти язык!
В продолжение дня суматоха несколько раз возобновлялась. Из сараев под многочисленным конвоем стали выводить жиденят в изорванных только рубашонках и босых в рекрутское присутствие. Отцы и матери бежали и впереди, и сзади, и по сторонам конвоя. Крик, визг, рев опять сливались в один какой-то громкий и протяжный стон, какой-то адский вой, который ни Мейербер[104] в Роберте Дьяволе, ни Берлиоз[105] в Фаусте не выразили и не могли бы выразить никаким сочетанием звуков, хотя бы имели под рукою вдвое большее число музыкальных инструментов. Я видел, как одна мать прорвала цепь конвоя и схватила свое детище. Солдаты немилосердно били ее прикладами, и она лишилась чувств, но так крепко ухватилась за плечо ребенка, что не скоро и с большим трудом могли разнять ее сжатую пясть. Жиденок визжал от страха и от боли, вся рука его вздулась и побагровела, а на плече видны были темно-синие следы пальцев.