Не знаю, как подействовало на других это бесплатное драматическое представление, данное генерал-губернатором кн. Хованским и режиссером правителем его канцелярии Глушковым, но я с тех пор начал впадать в какое-то тетаническое состояние при каждом отчаянном крике или стоне женщины; и тогда же при всем своем чуть не детском возрасте сознал, что к военной службе я не годен и что не бывать мне никогда не только храбрым солдатом, но даже и храбрым генералом.
В присутствии никого не браковали, отобрали только калек и отпустили их. Паршивых и чесоточных немедленно отделили от здоровых и разместили порознь в жандармских и кантонистских казармах. Здоровых сейчас же наряжали в белье, полушубки, фуражки и сапоги и высылали из города партиями. Больные оставались до излечения, но не могли видеться ни с родителями, ни с родными.
В один день с ума сошли две еврейки, утопилась в Двине одна и более десятка избитых были подняты на улицах. Утопленницу вынесло потом на берег где-то повыше Маркова монастыря.
Лапсердаков отправили с солдатами и членами земской полиции в деревни к проживающим по корчмам и мельницам евреям. Там, по всей вероятности, повторилось то же, но, разумеется, в миниатюре только.
Более недели прошло, пока город наконец успокоился. Нужное число было скомплектировано, и даже нескольких из оставшихся больных возвращено домой как лишних.
В следующие годы наборы производились уже не секретно и потому тихо, хотя тоже не без плача и воя, но, по крайней мере, этот плач и вой раздавался где-то внутри стен, а не на улицах и не при столь эффектной обстановке.
Биня, опрошенный при мне, где евреи лучше – в Турции или здесь, помявшись несколько, ответил:
– Ну! У нас нашлось только двадцать, а там все сплошь лапсердаки.
О раввине он промолчал, как и следовало благоразумному жиду.
Настала проческа дворянства. Все, носящие имя благородных, должны были чрез уездных предводителей представить документы своего происхождения в так называемое депутатское дворянское собрание, откуда они пересылались в Петербург на рассмотрение и утверждение герольдии. В прежней Польше военное или рыцарское сословие обязано было защищать всех прочих жителей страны от нападений неприязненных соседей, составляя высшую касту в народе под именем шляхты. Оно владело и землями, оно управляло государством посредством сеймов, без соизволения которых королевская воля не имела никакого значения. Шляхта эта очень дорожила своим званием, сопряженным с огромнейшими привилегиями, и гордилась им, но гордилась не на бумаге, а на деле. Гербовники Папроцкого и Несецкого были не иное что, как создание пустой гордости дутых магнатов и льстивой низкопоклонности их блюдолизов, но никак не официальными документами. Шляхта, обязанная по первому призыву сейма являться с оружием в руках на боевом коне под знамя своего округа, очень хорошо знала своих собратов, знала их способности, их заслуги, их происхождение, службу их предков и родство с другими семействами, не внося этого в официальные акты. В отдаленной окраине в случае сомнения в чьем-нибудь шляхетстве довольствовались свидетельством нескольких собратов шляхтичей. Городские мещане по магдебургскому праву могли тоже владеть землями и отдавать их за условную ежегодную плату желающим на них селиться. Все это делалось домашним, семейным образом, без официальных актов и документов, а взаимная порука была и правом владения, и контролью в случае злоупотребления этого права. Начавшиеся при Сигизмунде III войны разорили многих землевладельцев, и они в крайности продавали свои участки соседям, менее пострадавшим, и плотное шляхетское братство, не допускавшее прежде учреждения орденов и отличия титулами (кроме княжеско-го для потомков Рюрика, Гедимина и Лездейки[106]), распалось на три группы: магнатов – с обширными земельными владениями, иногда целых провинций, панов – имеющих небольшие участки, и чиншевиков, сидящих на чужой земле и вносящих за то плату владельцам. Карл XII и Петр Великий хозяйничали в Польше произвольнее даже, нежели у себя дома. Магнаты и паны одни стояли за саса, другие за шведа. Произошли крутые передряги. Многие магнаты потеряли все, что имели, а на их место выросли новые из панов, зато многие паны сделались чиншевиками, а из чиншевиков вышли очень солидные паны. Путаница произошла страшная, и она усилилась в последние годы существования Польши, что называется до nec plus ultra[107]. Явились паны новой категории – доробковичи (из прислуги магнатов и крестившихся евреев), нажившие per fas et nefas[108] денежку и под покровительством одной из борющихся партий закупившие земли у разорившихся панов. Эти-то доробковичи составляли настоящую язву шляхетства, которое, хотя и с пренебрежением сторонило[сь] от них, но не имело никакой возможности контролировать их поступки и обуздывать их своеволия. В таком виде Белоруссия перешла под владычество России, и вся шляхта вместе с доробковичами переименовалась в дворян. Земли магнатов большею частью были взяты в казну и вместе с королевскими розданы Екатериною II и Павлом I лицам разных народностей и разных достоинств. Часть панов эмигрировала, а остаток их с доробковичами, число которых еще более увеличилось, составил класс дворян-землевладельцев или помещиков. Чиншевики же превратились в дворян безземельных, которые в то время в домашней жизни ничем уже не отличались от крестьян. И они, и жены их, и дети дома и в будние дни одевались также в зипуны и в лапти, а в праздники только или при посещении города мужчины надевали сапоги и серые чамарки, а женщины – чулки, черевики и платья. Какие не на есть, то роброны века Людовика XIV, то короткорукавые декольте времен революции. Замужние являлись и в чепчиках, большей частью чудной какой-то вавилонской архитектуры. Между собою говорили все они по-белорусски, только каждый хозяин звался пан, хозяйка – пани, сыновья их были паничи, а дочери – паненки. Понятно, что я, как молодой повеса, более прочих наблюдал паненок. Все они хотели говорить по-польски, но это им окончательно не удавалось. Они думали, что белорусское слово, произнесенное в нос с прибавкою звука ж после р сделается польским, и потому «pies siedzi na progu» выговаривали «пенс сендзи на пржогу». Между ними много брюнеток и даже встречаются горбоносенькие. Они пололи в огородах, ходили с граблями на сенокосы и жали в полях, как и крестьянки. Последнюю работу совершали однако же в нитяных или шерстяных перчаточках. Отправляясь, напр[имер], к обедне в ближайший костел, они шли всю дорогу босиком и только подходя к селу или городу, надевали чулки и башмаки и подпоясывались белым коленкоровым передничком. При встрече со знакомыми они низко приседали, и горожане звали их за то panienki fartuszkowe. Хотя они постоянно почти ходили босиком, а все-таки легко было заметить у них haut-pied, тогда как у всех крестьянок без исключения plat-pied[109].
106
Лиздейка (Лиздейко) – легендарный верховный жрец языческой Литвы. Часто считается легендарным основателем Вильнюса.