На самом деле жизнь поэта была полна тревог, душевных неустройств и напряженного труда. Взыскательный художник, он кропотливо работал над каждой строкой. Крылов пережил бурную и несчастливую молодость, увлекался обличительной, сатирической журналистикой и драматургией, подвергаясь за это гонениям. С баснями Крылова связано рождение понятия народности в литературе. Крылов был современником Фонвизина, Карамзина, Радищева, Рылеева, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Белинского, Гоголя, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого… Перечень этот поразителен. Фонвизин и для Пушкина был глубокой стариной. До сих пор живы люди, которые постоянно общались с автором «Войны и мира».
Крылов не любил рассказывать о себе, и сведения о сложной жизни его не отличаются обширностью. Бедна и иконография писателя: существует всего лишь несколько портретов, написанных при жизни баснописца.
В городе Муроме, в фондах местного музея, краевед Иван Петрович Богатов, рассматривая старинный альбом, обратил внимание на портрет (карандаш), в котором узнавался облик великого баснописца. Краткая подпись на французском языке под портретом гласила: «Крылов». Указывалась также дата создания портрета: «1816».
По соседству расположены в альбоме портреты видных представителей тогдашней чиновничьей и военной знати: графа Уварова, Андрея Разумовского, Николая Лопухина, А. Щербатова и др. Портреты в своем большинстве относятся к 1805–1809 годам. Крыловский портрет был написан по времени позже других — в период, когда баснописец находился в зените славы. В 1816 году вышли четвертая и пятая книги басен Крылова, и именно в этот период Иван Андреевич совмещал напряженный литературный труд с должностью библиотекаря в санкт-петербургской Публичной библиотеке. Острослов-поэт был желанным гостем во многих столичных домах…
Видимо, по желанию хозяев одного из петербургских домов поэт и был зарисован в альбоме, на крышке которого стоят витиеватые инициалы: «П. М.». Быть может, по этим инициалам после тщательного исследования всего альбома удастся установить, чей это альбом и кем сделан портрет Крылова.
Найденный портрет во многих чертах отличается от известных изображений поэта этого периода, сделанных художниками Кипренским и Волковым. На портрете Кипренского Крылов выглядит старше, черты лица более расплывчаты.
На вновь найденной карандашной зарисовке мы видим Крылова в несколько подтянутом виде, с завитыми волосами, отпущенными баками… Таким появлялся, вероятно, писатель в великосветских столичных домах.
Читателям дорога каждая строчка, написанная человеком, которого Белинский называл честью, славой и гордостью нашей литературы. Говоря о том, что басни Крылова — сокровищница русского практического смысла, русского остроумия и юмора, русского разговорного языка, что их отличают простодушие и народность, Белинский делал такое сопоставление: «Если мы сказали, что поэзия Кольцова относится к поэзии Пушкина, как родник, который поит деревню, относится к Волге, которая поит более чем половину России, — то поэзия Крылова, и в эстетическом, и в национальном смысле, должна относиться к поэзии Пушкина, как река, пусть даже самая огромная, относится к морю, принимающему в свое необъятное лоно тысячи рек, и больших и малых».
И нас не оставляют безразличными портретные изображения Крылова. На муромском рисунке Крылов предстает перед нами таким, каким его видел юный Пушкин во времена создания «Руслана и Людмилы»…
1951 год.
ШКАТУЛКА АРИНЫ РОДИОНОВНЫ
Кто из нас не знает заботливую няню Пушкина — Арину Родионовну, нежную любовь к которой поэт пронес через всю жизнь. В год рождения Александра Сергеевича она, крепостная, была отпущена на волю, как тогда говорили, но предпочла остаться в семействе Пушкиных, нянчила их детей, словно родных. Она рассказывала совсем еще маленькому Пушкину сказки, об этом великий художник вспоминал нередко. Но особенно Пушкин полюбил свою няню в ссылке, в Михайловском, когда он после тяжелой размолвки с родителями остался один. «Вечером слушаю сказки, — писал Пушкин из Михайловского, — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания <…> Она единственная моя подруга, и с нею только мне не скучно».
За окнами маленького домика поэта в Михайловском бушевала вьюга, и Пушкин, закончив работу, садился возле седой широколицей старушки. Все мы помним трогательные пушкинские стихи:
У Пушкина много стихов, посвященных няне. Есть среди них и такие, где имя Арины Родионовны не упомянуто, но строфы, несомненно, навеяны ее образом. Когда к ссыльному Пушкину приезжал в Михайловское совсем молодой поэт Николай Языков, Арина Родионовна радовалась шумному пиршеству молодых друзей.
…У каждого бывают в жизни памятные встречи. Как-то в редакции раздался телефонный звонок:
— Хотите увидеть шкатулку Арины Родионовны?
…На Клязьме половодье. Река вышла из берегов, вешние воды залили пойменные луга, и дорога-насыпь, мощенная булыжником, тянется среди зеркальной глади, порвав надвое клязьминские просторы.
Автобус мчится по насыпи, покачиваясь на выщербленной мостовой, как на волнах. Из окон, сквозь свежевымытые стекла виден весь разлив: плывут последние льдинки, крутится в водовороте невесть откуда унесенная бочка, моторка тащит непомерно большой плот. Вековые дубы стоят в воде, и волны касаются их ветвей.
Благодатные картины!
Мы едем по Муромской дороге на Судогду — маленький город, расположенный в нескольких десятках километров от Владимира. Мой спутник — клубный работник, гармонист — нетерпеливо поглядывает на водителя и говорит:
— Еще до поворота на Гусь-Хрустальный не добрались, а коли будем в Судогде к обеду, так это хорошо.
Сказав, он снова бросает негодующие взгляды на шофера, как бы ожидая возражений. Но водитель машины, девушка с обветренным красным лицом, в синем комбинезоне, глядя на избитую дорогу, совершенно равнодушно замечает:
— Когда надо, тогда и будем.
Это повергает гармониста в уныние, и он, не в силах сдержать свои чувства, начинает горько жаловаться, изливая свою душу:
— Я после смотра в области на семинаре задержался. Всю неделю в клубе не был, всю неделю. А там без меня… — И он безнадежно махнул рукой.
Наступило молчание. Гармонист устремил взгляд в одну точку, очевидно представляя, что делается без него в клубе.
Желая отвлечь гармониста от тягостных мыслей, я спросил:
— Скажи, Петр, чем славятся ваши места?
Мой спутник повеселел: видимо, я случайно напал на его излюбленную тему.
— Наши места, — сказал Петр, улыбаясь глазами, — славятся песнями. — Он взял в руки футляр, извлек новенький тульский баян, и полились то жалобно-протяжные, то удалые, переливчатые звуки песни:
Неожиданно оборвав песню, сказал:
— Эту песню у нас в клубе хорошо поют…
А затем продолжал:
Машина мчалась среди полей, и ее обгоняла песня.
— Наша сторона славится сельским хором, муромцевским дендрарием, лесным техникумом, вольно-артемовским сельским клубом, стекольными заводами, мастерами-колодезниками, определяющими безошибочно, где надо искать воду.
Неизвестно, сколько бы еще времени Петр перечислял местные достопримечательности, если бы не тряхнуло сильно автобус на повороте. Кончилось поле — машина въезжала в город.
— Наша местность славится тем, что здесь бывал Пушкин, — торопился Петр закончить свою лекцию, — и подарил городу Судогде свою шкатулку.