Первыми кинокартинами, демонстрацию которых москвичи ходили смотреть по нескольку раз кряду, были такие, как «Приход поезда».
На экране появлялась пустынная платформа вокзала с несколькими людьми, пришедшими встречать поезд, который показывался вдалеке в белых клубах пара, выпускаемого паровозом, выраставшим в своих размерах и все ближе и ближе надвигавшимся на застывших в созерцании зрителей… Поезд остановился у платформы, протянувшаяся линия вагонов зарябила открывающимися дверцами купе, из которых высыпали прибывшие пассажиры. Они идут на зрителей, все увеличиваясь в росте и объеме и, по-видимому, с любопытством смотря на снимающий их киноаппарат, останавливаются, улыбаются… «Фильм» окончен.
Были и комические, например «Жалкая кончина одного швейцара»: в подъезд, где стоит одетый в крупноклетчатый костюм толстый швейцар с шарообразным животом, грузчики вносят огромный ящик. Раскрытой дверью грузчики придавливают стоящего за ней швейцара к стене, сплющив его до толщины картонного листа. Вытащив плоские и по-прежнему клетчатые останки швейцара на улицу, грузчики останавливают проезжающего велосипедиста, который с помощью насоса возвращает швейцару его шароподобную фигуру, после чего он занимает свое прежнее место у двери, и на этом «сильнокомическая» картина заканчивается.
Без конца демонстрировалась картина «Парижские пирожники», вызывавшая неудержимый смех зрителя, хотя весь метраж ее был занят только однообразной погоней за проказниками толпы, все нарастающей, опрокидывающей тележки с овощами, киоски, полицейских и пр. Толпа бегущих замыкалась безногими калеками…
Как примитивна была публика, как растет с годами аудитория вообще и до какой степени выросли понимание, вкусы и требования нового зрителя, перед которым распахнули свои двери десятки тысяч советских театров и кинотеатров!
Роясь как-то в балетных рецензиях прошлого столетия, я удивился, прочитав, что зрители плакали во время исполнения «Баллады о колосе» в балете «Коппелия». Это было совершенно необъяснимо, так как ни в танце этом, ни в предшествующих, ни в последующих мизансценах нет ничего печального. Только позднее я нашел разгадку этой реакции зрительного зала: «Баллада о колосе» идет в сопровождении… соло виолончели, рыдающие звуки которой трогали до слез сентиментальную публику.
Первые русские кинокартины, не считая фильмов на исторические и сказочные сюжеты, были рассчитаны на чувствительную аудиторию и носили не менее сентиментальные названия: «У камина» «Молчи, грусть, молчи!..» и даже: «Мою любовь, широкую, как море, вместить не могут жизни берега!..» Очень быстро «звездами» и «королями» экрана стали Вера Холодная, бледная темноволосая красавица с несколько безжизненным лицом, и ее партнеры Рунич и артист Малого театра В. В. Максимов, выступавший также в концертах с мелодекламацией и игравший для экрана анемичных аристократических «героев» с обязательными кадрами во фраке, который он, действительно, носил идеально. Не менее знаменитой была и вторая пара — Лысенко и Мозжухин. Одним из важных элементов в демонстрировании кинокартин было их фортепьянное сопровождение. Появились даже ставшие знаменитыми киноиллюстраторы, фамилии которых печатались в афишах и объявлениях. Но и самые знаменитые не избегали шаблонов: стоило на экране появиться луне, как пианист тотчас перескакивал на такты «Лунной сонаты» Бетховена, бушующее море немедленно сопровождалось раскатами «Революционного этюда» Шопена, а любое свадебное шествие открывалось под звуки «Свадебного марша» Мендельсона. Но действие музыки при восприятии немого фильма было поразительным: достаточно было самому плохому пианисту, «наяривающему» на растрепанном пианино затасканный вальс, умолкнуть на минуту, чтобы закурить папиросу, как картина становилась действительно немой, персонажи проваливались в какое-то, казалось, безвоздушное пространство, начинали действовать как бы за приглушающей все пеленой и двигаться манекенами под сухой и громкий треск аппарата, сразу становившийся слышным. Но вот вновь начинала звучать музыка, и все мгновенно входило в свои рамки.