Так жила на своих семи холмах, тихонько расплываясь и не спеша прихватывая окрестные пригороды, старая дворянско-купеческая и мещанско-чиновничья Москва, жила, не понимая, что она не живет, а доживает…
А рядом бурлила совсем другая Москва — Москва Максима Горького, Валерия Брюсова, телешовских «сред», Москва Тимирязева и Ключевского, Лебедева и Чаплыгина, Жуковского и Рахманинова, Скрябина и Танеева, Шаляпина и Ермоловой, Станиславского и Немировича-Данченко с их Московским Художественным театром, Москва Собинова, Неждановой, Игумнова, Врубеля, Владимира Маковского, Константина Коровина, Грабаря, Мамонтова, Третьякова, Зимина, Москва — город старейшего русского университета, центр передовой интеллигенции и культуры, Москва Красной Пресни, Баумана, Ухтомского, Москва схваток и баррикад, где, как и во всей России, уже вздымался могучий вал революционного подъема — того подъема, о котором писал Ленин Горькому на Капри. Девятый вал…
2
Заезжая оперетта. — Вертинская и Вертинский. — «Титикака XI в Москве». — Первая песенка. — Вызов на дуэль. — В церкви, где венчался Пушкин. — Через 11 лет в Берлине. — Через 30 лет в Москве. — «Ангелята». — Лауреат Государственной премии.
В те времена никого не удивило, что в центре Москвы вдруг обосновалась заезжая оперетта. Время было летнее, москвичи разъезжались на курорты и дачи, Москва пустовала, зимние здания театров стояли закрытыми, играли только в садах «Эрмитаж» и «Аквариум», и в свободном помещении театра миниатюр в Мамоновском переулке открыла сезон маленькая заезжая оперетта. Состав труппки был сборным и, кроме талантливой примадонны Вертинской, оперетта силами не блистала. Вертинская, высокая, красивая блондинка, с темными глазами и бровями, с прекрасной фигурой, приятным, не очень большим голосом и несомненными драматическими способностями, выделялась на общем сереньком фоне, где ей, пожалуй, еще соответствовал только режиссер Дагмаров, выступавший как актер с сочным комическим дарованием.
Иногда после оперетты давался дивертисмент, в котором участвовал, как рассказчик, нескладный верзила, почти мальчик, Александр Вертинский, брат примадонны, выступавший с одним и тем же «номером» и в слишком коротких для его длинных ног брюках.
Вертинский читал поэму Мережковского «Сакиа-Муни», изображая молодого еврея, пришедшего на экзамен в театральную школу. Это была грубая пародия на декламацию, сдобренная без чувства меры утрированным еврейским акцентом и жестикуляцией, от которых упали бы в обморок члены просмотровой комиссии Главреперткома…
Играя на низменных вкусах и националистических настроениях части публики, нажимая на все педали дешевого успеха, Вертинский читал:
При этом он, сложив щепоткой пальцы рук, балансируя локтями и бедрами и настороженно пригнувшись, вихляющей походкой «входил в храм»…
Публика ржала… Вертинский, искренно упоенный своим успехом, бисировал.
Режиссер Дагмаров решил поставить в свой бенефис обозрение. Я бывал на спектаклях этой оперетты, благо, театральная жизнь Москвы замерла, но все равно требовалось давать материал в театральные отделы газет. Дагмаров просил меня написать текст обозрения, но сроки были до того коротки, что я отказался; на текст, репетиции, оркестровку и оформление давалось буквально несколько дней, тогда как только для прохождения текста через цензуру нужно было длительное время. Но Дагмаров от меня не отстал и, опытный в таких делах, предложил взять в театральной библиотеке Рассохиной любой цензурованный каркас обозрения, с которым в дальнейшем поступали весьма просто: на афишу ставилось цензурованное название, незначительный текст фабулы сохранялся, а основа обозрения — вставные музыкальные номера на злободневные темы — писались заново, и все сходило с рук, так как цензура интересовалась только представляемым ей старым, разрешенным текстом, не заглядывая на самые спектакли.
Я взял первый попавшийся каркас — «Его светлость Титикака XI в…», — далее подставлялось название того города, в котором это обозрение шло. В данном случае на афише стояло «Его светлость Титикака XI в Москве». Я упоминаю об этом шедевре только для характеристики городских и театральных нравов, художественных требований и скудности интересов и тем. Места действий двух актов обозрения были мною придвинуты к самым последним «злобам дня»: заправилы города только что провели два мероприятия по «реконструкции Москвы» — устройство первого в Москве «розариума» вдоль остатков стены Китай-города на Театральной площади рядом с городской думой и строительство первых в Москве подземных общественных… ватерклозетов.