Петербургская и московская балетные труппы пополняли свои составы исключительно теми кадрами, которые оканчивали оба столичных балетных училища. Проникнуть в императорские балетные труппы со стороны было невозможно. Такого случая еще не знали. А между тем давно расплодились балетные школы, выпускавшие готовых артистов балета, среди которых были действительно талантливые танцовщицы, и имена их стали уже хорошо известными широкой публике.
Мария д’Арто принадлежала к этой небольшой группе, и в газетах, рядом с ее именем, всегда стояли уже надоевшие три слова: «Популярная московская балерина». Но она не удовлетворилась своим передовым положением в так называемом «частном балете», мечтала о Большой сцене и пошла на дерзкий и неслыханный до тех пор шаг, подав заявление о приеме в балетную труппу московского Большого театра. Ее примеру последовала еще одна очень сильная танцовщица, также подавшая заявление о дебюте.
В Большом театре стали в тупик. Подобных прецедентов никогда еще не было. Правда, не было и оснований для отказа, но и принять посторонних в императорский балет не желали. И балетный синклит решил наказать дерзких, предоставив им не дебют, а испытание.
«Дерзкие», уверенные в своих силах, пошли и на это. При гробовом молчании высокой комиссии дебютантки легко выполняли труднейшие задания, успешно пробивая брешь в той угрюмой стене императорского балета, которой он отгородился от жизни. Надо было решать. И решили …еще раз ударить по самолюбию дебютанток, постановив принять их в …кордебалет. Это было спасительное решение, гарантировавшее и отказ оскорбленных дебютанток, достойных много лучшего, и — сохранявшее святая святых в неприкосновенности от вторжения посторонних.
К чести д’Арто надо сказать, что она не прибегнула к той мощной протекции, которой она могла бы воспользоваться: управляющим конторой московских императорских театров был тогда Н. К. фон Бооль, доводившийся ей родным дядей. Это был странно раздвоившийся человек: вне стен министерства двора и его конторы императорских театров — интересный собеседник, страстно любивший живопись и сам неплохой портретист. На службе же это был сухой человек, педант, с непоколебимым спокойствием, аристократическими манерами и ледяной вежливостью. А в общем, подобно некрасовскому «Чиновнику», —
Известен случай, происшедший у него с Ф. И. Шаляпиным, у которого часто возникали различные конфликты на почве его художественной непримиримости и принципиальности в искусстве. Во время репетиции на сцене Большого театра Шаляпин остановил оркестр, не соглашаясь с какими-то нюансами и трактовкой дирижера, и, вспылив, совсем бросил репетировать…
Срочно вызвали фон Бооля, который вошел на сцену своей неторопливой и полной достоинства походкой. Шаляпин бросился ему навстречу и горячо стал сетовать на недопонимание, рутину и низкую культуру оперных спектаклей.
Фон Бооль с присущими ему выдержкой и холодностью выслушал Шаляпина до конца; тот, выговорившись, как-то сразу потух перед этой ледяной глыбой, и управляющий отказал ему в его требованиях. Сунув напоследок Федору Ивановичу руку, фон Бооль удалился со сцены.
Шаляпин ошеломленно продолжал стоять на месте… Потом бушевавший в нем вулкан вдруг прорвался, он, сжав кулаки, ринулся вслед фон Боолю и загремел:
— Я тебе так дам, что весь фон отшибу! Одна бо-оль останется!
Управляющий удалился, не повернувшись и сделав вид, что он ничего не слышал…
В то же время сколько внимания, тепла и участия было у Шаляпина к маленьким людям и к товарищам по работе — труппе Большого театра. Пятнадцать лет служил хористом тенор Г. Е. Тилес. Это давало ему право проживать в Москве, несмотря на его еврейскую национальность. Однако привилегия эта не распространялась на маленького сына Тилеса, и он подлежал выселению в знаменитую черту оседлости. Товарищи Тилеса по хору обратились с ходатайством к московскому генерал-губернатору, прося принять мальчика в коммерческое училище «имени цесаревича Алексея», что спасло бы его от выселения. Но стоило только юноше допустить неосторожность и перейти в другое коммерческое училище, не осененное именем цесаревича, как тотчас же на квартиру Тилеса явился околоточный надзиратель, предъявивший постановление о немедленной высылке его сына из Москвы.