ГЛАВА V
1
25 октября (7 ноября) 1917 года. — На улицах Москвы. — Опасное одеяние. — Как в сказке. — В морге. — В штабе Красной гвардии. — «Комиссар театров». — А. И. Сумбатов-Южин. — Терпсихора и революция.
25 октября в театре, где до революции помещалась опера Зимина, а ныне театр оперетты, был назначен балетный вечер Фроман и Мордкина.
Я шел из театра к тускло освещенной Арбатской площади, когда среди треньканья трамвайных звонков и слабеньких гудков редких автомобилей глухо ударила пушка и резко защелкали винтовочные выстрелы.
Начались те дни, которые расшатали и подрубили все устои старого мира. Суровые, холодные и кровавые дни, тут же ставшие эпосом борьбы, героикой и романтикой.
Началась Октябрьская революция. Многие жители Москвы ничего еще в ней не понимали. Но с рабочих окраин уже двигались вооруженные отряды. Лихорадочно заработали квартирные телефоны: обывательская Москва тревожно осведомлялась друг у друга о новостях и их значении. Однако уже вскоре телефоны стали работать или активно или пассивно, то есть одним абонентам телефонная станция отвечала, но к ним не поступали вызовы, к другим же можно было дозвониться, но сами они, подняв трубку, напрасно стучали по рычагу, тщетно ожидая ответа «телефонной барышни»…
Утром я попытался выйти на улицу, но стоявшая в воротах домовая охрана никого не выпускала. Пришла и моя очередь встать на дежурство в охране, и в домкоме, вручив мне револьвер, объяснили, что охрана является самообороной от возможных налетов уголовных элементов, воспользовавшихся гражданской войной, вспыхнувшей на улицах Москвы.
На третий день мы уже знали, что сражение идет между рабочими отрядами большевиков, с одной стороны, и юнкерами, действовавшими вместе с остатками регулярных войск, — с другой. Я решил выйти на улицу и взял в домкоме пропуск: крохотную узкую бумажку, на которой стояли подпись и печать. Но раньше мне надо было отдежурить в охране. На Арбате гремела винтовочная стрельба. Когда я вошел под длинную каменную арку ворот, там шел спор: начальник охраны, господин в инженерской фуражке и штатском пальто, приказывал одному из дежурных, зубному врачу, выйти из ворот и втащить в них неподвижно лежавшего на тротуаре прохожего, сраженного выстрелом. Зубной врач отказался. Тогда какая-то женщина в косынке сестры милосердия шагнула из-под арки к убитому. Треснули выстрелы, и сестра упала ничком. Белая косынка легла на асфальт тротуара.
«Начальник» растерялся, потом грозно взглянул на зубного врача. Тот попятился и, присев на корточки, пополз по тротуару, но тотчас же, закричав, ринулся на четвереньках обратно. У него оказалось простреленным ухо.
Все эти дни я был болен, лежал с температурой, поднимался с трудом только на дежурства и еле держался на ногах. Но только недавно утром я брал пропуск в домкоме, и при этом был «начальник».
Когда зубной врач вполз под арку, «начальник» сурово посмотрел на меня, и я вышел за ворота. Прижавшись к стенке, я медленно прошел расстояние в несколько шагов, отделявших меня от сестры милосердия, потом попробовал приподнять ее, но это оказалось мне не под силу. Она лежала на тротуаре до странности тихо, уткнувшись лицом в асфальт. Крови нигде не было видно. Холодный сильный ветер трепал белую косынку. Я подхватил женщину под руки и протащил ее несколько шагов по тротуару в ворота. Она была мертва.
Выстрелы раздавались со стороны Арбатской площади, где здание Александровского военного училища стало цитаделью юнкеров.
Через час я с узкой белой бумажкой в руке вышел на улицу и, свернув с Арбата, прошел через Собачью площадку в Трубниковский переулок. Не доходя Поварской (улица Воровского), я увидал кучку людей, столпившихся около трупа с раздробленной головой, из которой текла кровь. Тут же стояли два солдата в оливковых шинелях. Они безуспешно что-то спрашивали у окружающих по-английски, но их никто не понимал. Кое-как объяснившись с ними на полуанглийском, полунемецком языке, я понял, что они ищут свое представительство.
— Эй, камрады, — обратился к ним человек в полушубке, по виду рабочий. — У нас революция. Ре-во-лю-ция! Нельзя шпацирен по улицам…
— Revolution? Yes, yes… But…[8] — они предупредительно заулыбались и продолжали что-то бубнить о своем представительстве.
Я прошел до угла Поварской и, размахивая пропуском, под треск выстрелов, вновь захлопавших, как длинные бичи пастухов, стал кричать каким-то двум людям с винтовками и в штатском, стоящим на углу Скарятинского переулка.