Выбрать главу

— Дайте мне сопровождающего.

Старший подозвал молодого солдата, и тот довел меня до ворот нашего дома. Поблагодарив его, я дал ему какую-то денежную бумажку и попросил занести по адресу врученную мне записку.

Посреди нашего двора на снегу чернело что-то продолговатое. Подойдя ближе, я увидал открытый гроб. Ветер шевелил белую косынку сестры милосердия, и снежные пушинки не таяли на ее лице.

Все дни, пока шли бои, продолжал стоять во дворе гроб. На улицах Москвы, где шла битва за жизнь, носилась смерть, но хоронить людей было невозможно.

Я узнал, что все павшие борцы и случайно убитые на улицах отвезены в морг университета на Моховой. На другой день я пошел туда. Стрельба стихла. На тротуарах местами лежал слой толченого кирпича, и в домах краснели пробоины от снарядов.

В Анатомическом театре университета убитые лежали на мраморных скамьях обнаженными. У юноши с необыкновенно красивыми чертами лица чернела во лбу ровная круглая точка. Широко раскинув руки и ноги лежал богатырь с такой же точкой между бровей. Их было много, погибших борцов Октябрьской революции, сражавшихся на стороне большевиков. Я обошел все скамьи и, снова вернувшись к юноше и богатырю, долго простоял около них. На улицах было совсем тихо. Говорили, что во избежание дальнейшего кровопролития заключено перемирие между Военно-революционным комитетом большевиков, одержавшим повсюду победу, и полковником Рябцевым, командующим силами Временного правительства, уже арестованного в Петрограде. Наутро я снова пошел в морг.

Павшие борцы по-прежнему лежали там, но уже одетые и уложенные в гробы. Кто-то из служителей наивно перестарался: на всех убитых бумажные церковные венчики обрамляли лоб. В сложенных на груди руках белели «паспорта», которые вкладывают покойникам при отпевании. Венчик прикрыл круглую точку на лбу юноши и еще более оттенил своей белизной темное отверстие между бровей богатыря.

Все эти дни я искал в самом себе что-то неосознанное, неведомое, но существующее и страшно нужное… Мы были политическими несмышленышами, но общение с Аванесовым приоткрыло мне глаза, заставило иначе воспринимать происходящее вокруг, и я ощущал какое-то смятение оттого, что из-за болезненного состояния и личных тревог оказался в стороне от событий.

Штаб Красной гвардии разместился в занятом большевиками здании Александровского военного училища.

«После драки кулаками не машут», — подумал я, но пошел в штаб, так как слыхал, что запись в Красную гвардию продолжается.

На Арбате я догнал быстро шагавшего мужчину в мягкой испанской шляпе, из-под широких полей которой на его плечи ниспадали светлые локоны. На нем была развевающаяся от движения и ветра просторная накидка, один конец которой он живописно забросил на плечо, подобно плащу римлянина.

Это был давно знакомый мне итальянский поэт-социалист, про которого говорили, что он все эти дни сражался на улицах Москвы. Я спросил его о положении дел в штабе. Оказалось, что он идет туда же.

— Я вам помочь… — сказал он на ломаном русском языке, и действительно, в штабе Красной гвардии, где лихорадочно кипела жизнь и беспрерывно двигались людские потоки, он стремительно провел меня в одну из комнат, переговорил с кем-то, затем снова перекинул полу своей накидки через плечо и, наклонившись над столом, быстро написал рекомендацию, после чего с меня сняли подробный опрос, записывая все сведения в книгу с двумя отрывными полосками.

Одну из полосок вручили мне, и я увидал, что это было удостоверение на бланке штаба Красной гвардии, предоставлявшее мне право на ношение оружия.

— А где я могу получить оружие? — спросил я.

— Сейчас оружия в штабе нет, но вы внесены в наши списки и в нужное время будете вызваны в штаб. Тогда получите и оружие. Если имеете собственное — можете носить.

Поэт, приветственно махая мне рукой, уже несся по комнате на крыльях своей накидки к выходу.

«Да. Видно, так и есть — «после драки кулаками не машут», — думал я, пересекая Арбатскую площадь и направляясь к Поварской, где несколько дней назад на мою долю выпало столько треволнений из-за моего опасного одеяния. Я прошел в Трубниковский переулок, косясь направо, на водосточную трубу в Скарятинском, пробитую пулями. Три года эта угловая труба еще выливала дождевые воды на московскую мостовую, ржавея и зияя черными отверстиями, через которые пролетела моя смерть, и лишь в двадцатом году, когда Москва прихорашивалась к майскому празднику, трубу эту, уже давно потерявшую нижнее колено с раструбом, сменили на новую, весело блестевшую зеленой краской.