Чичерин не любил дожидаться, когда к нему поступит затребованный через секретаря материал, а сам быстрой походкой направлялся в отделы за нужными справками. Он с головой уходил в работу, выключая все происходящее вокруг, и ничто тогда не могло оторвать его от стопки бумаги, которую он исписывал своим торопливым почерком.
На этой почве с ним иной раз происходили курьезные недоразумения.
Как-то один из его молодых секретарей, недавно женившийся и живший со своей юной женой где-то в Дорогомилове, глубокой ночью был внезапно разбужен телефонным звонком. Говорил Чичерин. Нарком просил секретаря зайти к нему. Городской транспорт Москвы и днем-то работал, что называется, еле-еле душа в теле, а ночью его вообще не существовало. К тому же неубиравшийся с тротуаров снег образовал на них целые отроги Гималаев и Кордильеров, и люди ходили больше по мостовым.
Секретарь полтора часа пробирался по распустившемуся к весне снеговому покрову мостовой, глубоким холодным лужам, наконец, мокрый, усталый, но довольный подошел к красноармейцу, стоявшему у дверей Чичерина, и, отряхиваясь, вошел в ярко освещенный кабинет.
Георгий Васильевич писал. На секунду подняв голову, он, не отрываясь от работы, взял левой рукой какую-то бумагу, лежавшую на его столе, и протянул ее секретарю со словами:
— Положите, пожалуйста, это на место, обратно в шкаф.
Когда секретарь исполнил просьбу наркома и остановился у его стола в выжидательной позе, Чичерин, вновь на секунду подняв голову, сказал:
— Благодарю вас. Больше ничего не нужно.
Изумленный секретарь вышел. А дело объяснилось очень просто: нарком, отложив использованный документ, поднял телефонную трубку и, взглянув в список, назвал номер телефона своего секретаря, думая, что звонит ему в соседнюю комнату Наркоминдела.
В другом подобном случае я отделался легче, но это принесло испуг и волнение моей матери. Телефон у меня дома на Арбате не работал, и, бывая в перерывах, а иногда и вечерами у родных, живших в центре города, поблизости от Наркоминдела, я дал в список и их номер телефона. Однажды утром, позвонив с работы к родным, я услышал встревоженный голос матери. Она сообщала, что поздней ночью меня вызывал зачем-то по телефону «сам Чичерин».
— Что случилось? — волновалась она.
Зная историю с секретарем-молодоженом, я сразу понял, «что случилось», и успокоил ее, но оказалось, что она после ночного звонка не заснула от беспокойства до самого утра.
Иногда часа в два ночи Чичерин стеснительно спрашивал кого-либо из секретарей:
— Нельзя ли устроить что-нибудь позавтракать?
Питался он наравне со всеми нами, в столовой Наркоминдела, под которую был отведен большой зал бывшего ресторана «Метрополь». В меню преобладала чечевица, которая иногда вдруг почему-то перемежалась с индейкой, тогда как и курица в Москве являлась в те времена экзотической птицей.
Сам наркомат также помещался в гостинице «Метрополь», занимал все квартиры от первого и до самого верхнего этажа в той части здания, которая примыкает к белой стене Китай-города.
Помню такое происшествие. Одна из машинисток подотдела попросила у меня разрешения остаться на ночь для сверхурочной работы с тем, чтобы поспать потом до начала занятий на диване в моем кабинете. Подотдел располагался в квартире этажом выше кабинета, секретариата и приемной наркома. Утром машинистка встревоженно сообщила мне, что, когда, окончив переписку, она прилегла на диване, ее разбудил звонок в передней. Накинув пальто, она вышла и открыла дверь. Перед ней стоял Чичерин в своем верблюжьем свитере и черном жилете без пиджака.
— Товарищ Шнейдер здесь? — спросил он.
— Нет. Его нет…
— Ах, ушел?
— Он давно ушел, еще днем…
— А сейчас сколько времени? — спросил Чичерин и, узнав, что уже пять часов утра, смущенно извинился и ушел.
Толкнув однажды вертящуюся дверь «Метрополя», через вестибюль которого мы проходили в столовую, я увидел Чичерина, сидящего против двери. На коленях у него были разложены какие-то бумаги, в которых он правил что-то карандашом. Это были присланные из типографии гранки первого номера «Вестника Наркоминдела», в котором была помещена статья Чичерина о причинах первой мировой войны. (Помню, как все мы, молодые сотрудники, не читавшие еще трудов Ленина по этим вопросам, были поражены эрудицией нашего наркома.) Георгий Васильевич сделал мне знак присесть рядом и объяснял вносимые им поправки.