Невозможно было отказать этим просительно устремленным на меня глазам мальчика с тревожно вытянувшимся и застывшим лицом. В антракте, когда сцену очистили и пианист сел за рояль, я стал в углу у опущенного занавеса и дал знак дебютанту. Он показался на сцене, взлетев, как с трамплина, и будто повиснув на прыжке в воздухе.
Коротенькую «мужскую вариацию» не изобиловавшую какими-либо особыми техническими трудностями, он протанцевал так легко и спокойно, с такой редкой элевацией и грациозностью, что решать на этом экзамене мне было нечего.
«Вариация» была вставлена в дивертисмент.
Кто же знал, что годы спустя, когда германские «Цеппелины» сделают дружественный визит в столицу Англии одновременно с этим мальчиком, приехавшим туда на гастроли, одна из лондонских газет выйдет с крупно набранной строкой во всю первую страницу:
«ЦЕППЕЛИНЫ И МЕССЕРЕР ПАРЯТ НАД ЛОНДОНОМ!»
Так начал свой сценический путь один из лучших артистов современного балета, давно всеми признанный как блестящий танцовщик и незаурядный актер — Асаф Мессерер.
А летом после сезона Вольного театра, когда балетная труппа перешла в ведение Художественного отдела Московского уездного Совета, Мессерер уже уверенно, но немного стесняясь своего мальчишеского облика и маленького роста, выступал в той же «Тщетной предосторожности» рядом с Гельцер, отщелкивал каблуками ведущую партию в моем одноактном испанском балете «Андалузский зной», танцевал «pas de deux» и играл роль несчастного возлюбленного в другом моем балете «Сказка Востока», который, как и первый, ставил А. А. Горский.
Анатолий Васильевич Луначарский возглавлял Народный комиссариат по просвещению, ведавший и всеми вопросами в области искусства, занимавшего огромное место в работе наркомата, что, может быть, являлось прямым результатом индивидуальной особенности самого наркома.
Мне приходилось в течение многих лет постоянно бывать в Наркомпросе, и в первые после революции годы я наблюдал, что среди массы посетителей представители искусства превалировали над работниками школ и вузов. Имя Луначарского встречалось мне еще в 1912 году, когда я не раз видал за его подписью корреспонденции из Парижа на страницах театрального журнала.
Сотни статей Луначарского по вопросам искусства и литературы, множество его публичных выступлений и докладов, открытые диспуты на тему «Есть ли бог?», где он жестоко разбивал протоиерея Введенского — будущего главу «живой церкви», пьесы Луначарского, в особенности нашумевшая «Медвежья свадьба» и одноименный кинофильм по его же сценарию, наконец, блестящее ораторское дарование — сделали его имя широко популярным, а театрам на периферии, как правило, присваивалось его имя.
Луначарский, с достоинством неся свой высокий пост народного комиссара, никогда не разыгрывал роль сановника.
Пройдя большой путь профессионального революционера и политического эмигранта, он и к 50 годам не утратил кипучести и энергии, переживая в эти годы расцвет не только своего живого ума, но и весну сердца, в котором большое место заняла будущая неизменная спутница его жизни — артистка Малого театра Н. А. Розенель, известная в дальнейшем по исполнению ею центральной роли графини Юльки в кинофильме «Медвежья свадьба».
Очень выдержанный, обладавший внутренним тактом, Луначарский терпеливо выслушивал в своем наркомпросовском кабинете (сначала у Сретенских ворот, а затем — на Чистых прудах) множество обращавшихся к нему людей, деликатно прекращая обильное словоизвержение нужным решением. Только дважды я видел Луначарского в состоянии большого раздражения и вышедшим из себя: первый раз это было в зеленом кремлевском домике, видном из города и называемым домиком Иоанна Грозного, где Луначарский жил тогда еще со своей первой женой и маленьким сыном.
В Кремле у Луначарского я был несколько раз. Однажды я пришел, когда у Луначарского находились два иностранных журналиста. Я присел в сторонке. Вдруг через всю комнату, размахивая каким-то оружием, пронесся с диким воинственным кличем краснокожих индейцев маленький сын Луначарского — Тотошка, как он его называл. Гости любезно улыбнулись. Луначарский посмотрел на них извиняющимися и смущенными глазами и тоже постарался изобразить на своем лице улыбку.
«Вождь краснокожих» вновь промчался через комнату, но уже в обратном направлении. Луначарский побледнел. Гости сделали вид, что не обратили на это внимания. Дверь с треском ударилась об стену, раздался леденящий душу воинственный клич, и «вождь краснокожих» ворвался в комнату с явным намерением снять скальпы с бледнолицых иностранцев…