Горский продолжал репетиции «Лебединого озера», но все время болел.
Как раз в это время московские театральные деятели — братья Гутман обратились ко мне с просьбой взять на себя организацию особого грандиозного концерта для какого-то строительного эшелона, остановившегося целым железнодорожным составом на одном из московских вокзалов. Комиссаром эшелона был третий брат Гутманов, который не только хотел, чтобы в концерте участвовали крупнейшие имена, начиная с Шаляпина, но и имел реальные к тому основания, так как эшелон выплачивал гонорар артистам продуктами: пятипудовым мешком ржаной муки и еще чем-то, а Шаляпину, Гельцер и мне, как организатору этого хлопотливого мероприятия, вместо ржаной муки предназначался такой же мешок невиданной тогда крупчатки, к которой еще прилагался и совсем редкий предмет — бутылка водки.
Шаляпин согласился участвовать в концерте, и ему дали два мешка крупчатки и две бутылки водки.
После концерта комиссар оделил каждого из нас троих еще двумя французскими булками, охотничьими сосисками и маленьким пакетиком паюсной икры.
На другой день после концерта, узнав, что Горский опять слег, я пошел в его квартиру в том же доме графа Ностиц, где жила и В. И. Мосолова 1-я и где теперь установлена мемориальная доска А. А. Горскому. Я нес белую муку, отлитую в бутылочку из-под одеколона водку, несколько охотничьих сосисок и французскую булку, намазанную внутри икрой.
Горский лежал на кровати одетый, прикрывшись своим пальто, и был очень растроган моим визитом и «такими редкими вещами», как он выразился. Я очень торопился куда-то и сказал, что зайду вечером, но, придя вновь, сильно удивился, что больного Александра Алексеевича не оказалось дома. Горский вошел в свою квартиру почти вслед за мной, очень оживленный и возбужденный.
— Прекрасно поработал, — говорил он, потирая захолодевшие руки и не снимая пальто, — поразительно: какой маленький толчок нужен иногда творческому работнику, чтобы пришло так называемое вдохновение!
Улыбаясь, он взял с окна одеколонную бутылочку с водкой, из которой была отлита микроскопическая доза.
— Видите? Я после вашего ухода выпил одну маленькую рюмку, закусил кусочком белой булки с черной икрой и отломил полсосиски… И вот эти вкусовые ощущения, давно не испытываемые, эта согревающая капля вина вытолкнула меня из квартиры на улицу. Я почти бегом пересек мостовую до театра и провел чудесную трехчасовую репетицию «Лебединого», хотя все лебеди, принцы и я танцевали в пальто!
И он сделал нечто вроде пируэта и, остановившись, посмотрел на меня смущенным взглядом.
Я почему-то вспомнил, что такие же глаза его мне пришлось увидать однажды, когда я рассматривал подаренные мне Горским различные старые балетные фотографии и среди них несколько групп, снятых в каком-то балетном классе, с невероятно старыми и уродливыми танцовщицами, одетыми в белые юбочки и закрытые лифы.
Тут же на снимке у балетного «станка» был запечатлен и Горский, руководивший этим уроком.
— Александр Алексеевич! Где это вы набрали таких прелестниц? — не удержался я от вопроса.
— Это снято в одиннадцатом году в Лондоне, в театре «Альгамбра»… — ответил Горский.
— В Лондоне? Что же вы там делали? — снова спросил я, ничего об этом не знавший.
— Меня тогда пригласили поставить спектакль в дни празднования коронации Георга Пятого, — сказал Горский и поднял на меня точно такие же смущенные глаза, как и теперь, очевидно, простодушно опасаясь, что я припишу его возбуждение не творческому удовлетворению, а крошечной рюмке водки.
Горский прожил всего четыре года после этой встречи и умер в 1924 году, войдя в историю балета как один из замечательнейших русских балетмейстеров. Даже сверкающее рядом с именем Горского имя другого русского балетмейстера Михаила Фокина все же меркнет перед ним: давал о себе знать тот отпечаток рафинированности, стремления к фантастической экзотике и мифологическим сюжетам, который наложил на творчество Фокина Запад, — в противовес той реалистической устремленности в искусстве, которой было насыщено все творчество А. А. Горского.
Несмотря на то что Горский ставил много танцев для концертного исполнения и дивертисментов, именитые артисты балета, выступая на эстраде перед новой хлынувшей в концертные залы и театры аудиторией, преподносили ей старый репертуар.