— Как вам кажется… — сказала она неожиданно. — Если бы Пьер стал декабристом и попал на каторгу, поехала бы за ним Наташа? Оставила бы детей, как Трубецкая и Волконская?
Вера замялась; она могла изрекать ядовитые фразы насчет отношений мальчиков и девочек, а на уроках терялась, если надо было соображать быстро.
— Никогда бы она не кинула детей и барахло, как бы Толстой ее ни расхваливал, — с места вмешался Сенька, — все женщины во все времена были собственницами.
Татка обрадовалась, но тут подняла руку Галка.
— К чему эти споры? Урок получается на уровне коммунальной кухни.
Из таких людей, как она, всегда получаются инспектора. Уж очень голос удобный — уверенный, низкий, категоричный.
— Значит, ты поклонница Наташи? — возмущенно спросила Татка.
Галка усмехнулась:
— Я глубоко равнодушна и к Наташе и к любой литературной героине, но я за то, чтобы произведение оценивать исторически. Наташа такова, как все женщины ее времени…
— А сейчас таких нет? Да сколько угодно… — пробасил сзади Гриша. — Она будет и петь, и хихикать, а потом окажется синтетикой…
Татка радостно кивнула ему как единомышленнику. И тут мне стало понятно происходящее, переживания Татки. Гриша всегда казался мне великаном из сказки, глуповатым, добродушным, верным. И когда Вера несколько раз говорила, что Гриша стал ее провожать из школы домой, я не поверила, решила, что у нее мания величия. После Павла она думает, что ни один мальчишка устоять перед ней не может…
— Ладно, — усмехнулась Мар-Влада, — будем считать, что суд над Наташей Ростовой окончен. Кто за то, чтобы не считать ее виновной в эгоизме и легкомыслии?
Рук поднялось мало.
— Кто против?
Почти весь класс.
И тогда Вера спросила Мар-Владу:
— Зачем вы дали нам два доклада таких? Вы не любите Наташу Ростову?
Мар-Влада помедлила секунду, потом усадила обеих докладчиц на место.
— Мне бы хотелось, чтоб вы задумались над внешними и внутренними достоинствами людей, учились бы их понимать во всей сложности и противоречивости. Герои Толстого не бывают однолинейными, они многообразны, они меняются на протяжении произведения, как и живые люди…
— Это упрощение, — непримиримо сказала Галка, она никогда не боялась высказывать свое мнение. — Ведь, в конце концов, для чего существуют учебники? Чтоб давать правильную ориентацию…
Мар-Влада улыбнулась.
— Но разве у преподавателя литературы не может быть своего взгляда на отдельные явления, пусть не совсем традиционные? Я ведь даю вам возможность выбора, не навязывая своей точки зрения. Только если бы мальчики поставили себя на секунду рядом с такой девочкой, как Наташа Ростова…
— Б-рр! — вырвалось у Сеньки.
Все засмеялись. И тут я заметила, с каким выражением смотрит Татка на Гришу. Никогда не думала, что ее великолепные, но совершенно пустые глаза могут выражать такую боль.
— Главная ошибка, совершаемая человеком, — преждевременное обобщение, особенно в юности, — сказала Мар-Влада, точно отвечая моим мыслям. — А в общем, уроком я довольна. Почти все время вы активно участвовали в спорах, вы сопереживали докладчицам, вы думали…
Татка чувствовала себя победительницей. Впервые Мар-Влада поставила ей «пять». До сих пор, несмотря на честную зубрежку, больше четверки она не зарабатывала. Вера же обиженно надула губы, убирая в портфель «Войну и мир». Кажется, она всерьез считала себя Наташей Ростовой и обиделась, точно ее публично высекли.
Я постаралась представить, кого из героев Толстого «примеряли» на себя наши ребята. Сенька, конечно, Долохов. Гриша — Тимохин, а я — неужели княжна Марья? Но ведь во мне нет ни покорности, ни терпения, ни всепрощения…
Вчера был вечер в школе, посвященный Женскому дню. Я страшно замоталась. Геннадий посоветовал сделать газету поинтереснее, мы с ним долго обсуждали мои идеи, так что весь день пробыла в школе, даже не бегала домой переодеваться.
Я еще сидела над газетой, когда вечер уже начался, клеила заметки, писала чертежным пером заголовки. Больше всего было веселых пожеланий — и учительницам, и девочкам от мальчишек. Придумывали с Димкой. Он хоть и маленький и всегда носом шмыгает, как будто у него насморк, но в отличие от Сеньки, который сам первый смеется над своими шутками, Димка умеет смешить с самым серьезным видом, мрачный даже, как на кладбище, становится. Димку очень любит наш физик Николай Степанович, он как-то сказал, что из-за такого ученика ему приходится больше к урокам готовиться, чтобы хоть изредка сажать его в галошу.