Обжились... Глушь такая, что боже упаси!.. Город - двести верст... Село от села - сто... Поселок - пять-{30}десят!.. Жить то способно, вольно... Лесу - сколько хочешь, рыбы - тьма... Всего вволю!.. Я уж подумывал сына вызвать туда...
- Что же, вызвал? - спросил я.
- Случай такой подошел, я вот тебе расскажу... Сошелся я там с начетчиком одним, тоже сосланный был... Ума - палата!.. Век я его не забуду...
Андреян Семеныч слегка задумался и вздохнул. Старуха подошла к столу и сняла пальцами нагоревший светилень.
- Это ты про Самсон Гаврилыча? - спросила она.
- Про него... Эх, душа был человек!.. Ну, вот он-то и отсоветовал мне сына выписывать... "Скорей всего, говорит, вам прощенье выйдет... Человек ты денежный, тебе везде будет хорошо, а пуще того в своих местах... А тут жить-то пожалуй, и вольно, только тоска тебя задушит: человек ты пришлый, своих местов ни в жисть не забудешь..." Послушался я его. И только с той поры одолела меня тоска: все дожидаюсь, скоро ли отпустят в Расею... Не найду никак места, да и шабаш!.. А тут старуха скучает, - кропчится... Что ты будешь делать!.. Так я у этого начетчика и дневал и ночевал... Заберусь, бывало, к нему... Хата, это, чистая, белая... сядем и ну толковать. Сначала по хозяйству: как помол, как что... а там уж и по-душевному... Заскучаю я станет читать мне, - читал он страсть как внятно, вразумительно... И все больше одно место читал, - от тоски, говаривал, помогает... Вон оно у меня замечено, сын-то маленько грамотен...
Андреян Семеныч кивнул на божницу.
Я взял книгу, лежавшую там, и развернул: то было евангелие.
- Ну, прожили мы там четыре года... Воротили нас... Пришли мы уж сюда, на "Сухопутку"... Вижу, малый женился, ребятенками обзавелся, обстроился как след, все в порядке... Я тоже принес маленько деньжонок: скопил в Томской да и родительские еще оставались... Ну, вот и живем, пока бог грехам терпит.
Андреян Семеныч ласково взглянул на меня и усмехнулся; ему, видимо, нравилось мое напряженное внимание и мое сочувствие.
- А что, дядя Андреян, - послышался с печки голос Григория, - земли там довольно, вволю, в Томской-то? {31}
- Куда еще больше! И земли и лесу.
- Эх, кабы жена не хворала да деньжонок на дорогу, - ушел бы туда!..
Андреян Семеныч задумался.
- "Сладки гусиные лапки!" - "А ты их едал?" - "Я-то не едал, да мой дядя видал, как наш барин едал!" - сбалагурил он, усмехаясь. - Эх, Григорий, без денег да без силы и там пропадешь!.. Поставь плотника без топора, срубит он те избу-то?.. А в Томской такие места: тут рупь нужно там пятью не обойдешься... Тут ты один вот, хоть плохо, да все копаешься, а там впору с семьей, не то одному... Кабы сообча с кем, ну так... Да и то! Андреян Семеныч махнул рукою. - Вон тамлыцкие - вконец разорились... Туда уж еле дошли, а оттуда всю дорогу побирались... И тут-то все распродали, не знать, как и быть теперь...
- Отчего же это? - полюбопытствовал я.
- С дуру-ума. Броду не спросились, - в воду полезли... Уж если переселяться, так надо умеючи: сперва ходока послать надежного, место облюбовать да закрепить его как ни на есть, може оно казенное аль хрестьянское... Ну, опосля на это место-то дворов пяток справить, ну, а там уж и можно... Зря-то ничего не делается, милый ты мой...
Все мы молчали. Сверчок трещал где-то за печкою. Со двора слабо доносился шум ветра...
Я взглянул на часы: было десять. Григорий все уговаривал ехать, - он, кажется, боялся за свои два целковых, - на том и порешили.
Хозяин от денег отказался: "Може, я когда заеду к тебе, - авось обогреешь", - сказал он мне, добродушно усмехаясь. "Аль, може, неловко мужика-то в гости?" - добавил он, уже смеясь. Я, разумеется, принялся разуверять его и на прощанье крепко пожал ему руку. Руку он мне подал неловко, и удивился, когда я крепко сжал ее: по его мнению, это было "лишнее".
Мы выехали. Около дворов как будто стихло, но это объяснилось переменою ветра: когда проехали дворики и выехали в поле, там несла страшная вьюга... Ворочаться {32} назад не хотелось, да к тому же думалось, что за три версты можно ощупью добраться.
Сначала все шло хорошо. Попали на дорогу, хотя и полузанесенную, но все-таки отличавшуюся твердостью от рыхлого поля. Отдохнувшие лошади, похрапывая, бодро шли навстречу ветру.
Проехали с версту.
Мне показалось, что под санями не прежняя ровная дорога; я не счел нужным заметить это Якову, предполагая, что могла попасться какая-нибудь случайная поверхность. Григорий едва заметным пятном виднелся впереди.
Сани сильно затолкало. "Что это?" - крикнул я Якову; тот нагнулся с облучка и всмотрелся: оказался вспаханный косогор, с которого почти весь снег снесло ветром. Подъехал Григорий.
- Как быть? - Сбились...
- Вижу, что сбились. Как полагаешь - далеко от двориков отъехали?
- Да, думается, версты две...
- Куда ж теперь ехать?
- Надо попытать вбок ветру, - должно, прямо попадем.
- Ну, ступай вбок ветру.
А вьюга, как бы сердясь за непрошенное соседство, завывает все резче и резче, и целыми тучами валит снег на сани...
Въехали на какие-то жнива: снег лошадям выше колена. Пристяжные пугливо жмутся к оглоблям, колокольчики как-то жалобно перезванивают. Поехали шагом, чтобы вконец не изморить лошадей. Едем час, другой... - нет и признаков жилья, а давно бы пора.
- Где же Григорий?
- Да он впереди все ехал... Не видать что-то... - Ну-ка, остановись.
Лошади, после легкого усилия со стороны Якова, стали как вкопанные; пристяжные сиротливо понурили головы... Григория нет.
- Покричи-ка, Яков.
- Гри-го-рий! - выработывает мой возница охрипшим басом. {33}
- Гри-го-рий! - подсобляю я ему.
Нет отзыва. Звук наших голосов замер, как в склепе. Только вьюга порывисто гудела в ответ и несла все новые и новые горы снега. Около саней образовался сугроб.
Невольная дрожь проняла меня... Какая-то смутная тоска ложилась на душу... Понемногу закрадывалась мысль об опасности серьезной...
Буря несла какими-то прихотливыми порывами: то завоет, застонет, закружится, - то стихнет. Чудилось что-то дико-осмысленное в этой игре с человеческой жизнью, в этой забаве кошки с мышкой.
Вот она сразу стихла: чуть слышно голосит ветерок, взвевая маленькие облачка снега. Но сверху, с туманных, тяжелых туч снег падает и падает... Казалось, не будет конца ему... И полость, и шуба моя, и армяк Якова - все завалено... А снег все падает и падает... Какое-то мучительное чувство, чувство постепенной отчуждаемости от жизни овладело мною при виде этих беспрерывно падающих мириад крутящихся снежинок, при виде все возвышающихся час от часу сугробов вокруг саней и лошадей.
- Двинь лошадей, Яков, - засыплет!.. Лошадей погнали; они рванулись и стали... Колокольчики жалобно и глухо звякнули...
Пробую закурить сигару - спички тухнут: отсырели.
- Гри-го-рий? - взывает Яков с тоскою в голосе.
Нет ответа... Снег падает и падает... Я начал немного зябнуть... Яков, по колено в снегу, ходил около лошадей и раздражительно оправлял сбрую; изредка крупная ругань выдавала его душевное настроение.