Местные реки кишели лососем, и мы не только ели рыбу, но и сами солили красную икру! Ночевали мы в охотничьих домиках, разбросанных по всему полуострову. В такой «общественной» избушке мог остановиться любой желающий. Единственное правило — надо было оставить немного еды для следующего постояльца.
Но часто мы ночевали и у лесников, метеорологов и рыбаков. Пустить человека на ночлег на Камчатке было законом. Вообще люди здесь были гораздо добрее, чем в Центральной России. Например, водители-дальнобойщики брали пассажиров по всему полуострову только бесплатно.
«Огненная вода» и секс по-корякски
Кроме этого, я ездил по отдаленным корякским селам и стойбищам и собирал экспонаты для музея. В качестве валюты я давал аборигенам технический спирт, которым меня бесплатно (вот были времена!) снабжал елизовский приятель.
То, что спирт был технический, коряков не останавливало — пили они поголовно, не только мужчины, но и женщины с подростками. Возможно, именно с алкоголизмом была связана удивительная раскрепощенность местных женщин. Почти в каждом селе ко мне в номер с конкретными, но совершенно безвозмездными предложениями вваливались пьяненькие корячки. Здесь считалось полезным для «очистки крови» забеременеть от белого.
«Второе рождение»
Кстати, на Камчатке я остался жив лишь чудом. Как-то, остановившись в отдаленном стойбище, я пошел побродить на лыжах по лесотундре, но тут началась метель — и мои следы замело. Поняв, что чум мне не найти, я с последней спички (это действительно не преувеличение!) сумел разжечь костер. Где-то через час за мной приехали коряки. Но если бы я не развел костер, то они бы меня не нашли. До сих пор иногда думаю, что должен был погибнуть тогда (в 24 года), и дальнейшую жизнь живу благодаря какому-то божественному сбою.
Аляскинские параллели
Когда я спустя 25 лет оказался в аляскинском буше (так здесь называют труднодоступные для цивилизации районы, куда можно добраться лишь по воздуху или по реке), то был просто поражен тем, насколько здесь все напоминало Камчатку.
Рубленые избы с русскими печами, горьковатый дымок из труб, величественные реки, безбрежные леса и луга с березовыми рощами на косогоре — таковы типичные местные пейзажи. Аляскинская глушь так напоминала мне Дальний Восток, что иногда я путался и называл при американцах их полуостров Камчаткой. Они не обижались. Даже самая популярная водка в местных магазинах называлась «Kamchatka», хотя стоила, по российским понятиям, нереальные деньги — 40 долларов за пол-литра!
Пьют аляскинские аборигены в таких же масштабах, как и коренные жители Камчатки. Правда, увы, на Аляске (возможно, виноват возраст?) заняться любовью эскимоски мне не предлагали.
Но отличия все же есть. В СССР аборигенам Сибири говорить на родном языке не запрещали, а вот на Аляске еще в 60-х годах прошлого века белые учителя за подобное «преступление» мазали нарушителям губы мылом. На магазинах и барах штата вывешивали плакаты: «Индейцам алкоголь не продаем».
У аборигенов Аляски, страдающих от алкоголизма и не выдерживающих конкуренции с белыми, выработался четкий комплекс своей второсортности. В СССР же, где всем платили почти одинаковую зарплату, эта проблема ощущалась гораздо менее остро.
3. Как я спас Екатеринбург
надрывались магнитофоны почти в каждой комнате в студенческой общаге Свердловского университета.
В Свердловск я попал в середине 80-х прошлого столетия, когда в качестве студента географического факультета МГУ проходил практику на Урале.
После Москвы город поражал обилием заводов и неприкрытой провинциальностью. Например, меня поразило, что в буфете железнодорожного вокзала кофе подавали — в связи с отсутсвием чашек — в баночках из-под майонеза.
Однако в этой, как мне тогда казалось, провинциальной дыре я столкнулся с очень необычным человеком — 23-летним студентом местного истфака Евгением Ройзманом.
Есть выражение «мечта антисемита» — про жалкого, трусливого и в то же время подловатого еврея; в пику ему Женю можно было назвать «кошмаром антисемита». Гренадерского роста, обладающий богатырской силой и прославившийся своей храбростью и удалью Евгений просто перечеркивал антисемитские представления о «типичных» евреях.