Началась дикая пласка людей. Мне казалось, что причиной происходившего был один только я. Моя невеста прижалась ко мне, и я обнял её. Я был готов её защищать. Как ни было здесь мерзко, я испытывал радость, зная, что моя невеста принадлежит мне, и чувствовал, что окружавшие безумцы бессильны причинить нам вред, потому что вопреки им она любит меня, а я – её.
Потом откуда-то сверху полились потоки вина. Нелюди стали наполнять им свои шлемы и пить. Они лезли друг на друга, совсем забыв про нас, вывёртывали друг другу руки и ноги, откусывали себе куски мяса, корчились и рычали по-звериному, хватали мыжчины – мужчин, женщины – женщин.
Откуда-то с хор спрыгнул чёрт, и одновременно рядом со мной полилась другая струя вина. Чёрт бросился к нам – а я ударил рукой по струе, и брызги полетели в него. Он остановился и стал зеленеть. Я снова ударил по струе – и чёрт мгновенно сделался красным, а потом превратился в человека. Это оказался один из моих родственников – моя дядюшка. Он закрыл лицо рукой, стыдясь меня, потому что был совсем голый, и, пятясь, растворился среди нелюди.
И сразу же из ниши в стене выпрыгнул другой чёрт. Он долго вывёртывался телом, когда я кропил и крестил его – пока совсем не испарился.
Наконец мы выбрались из дверей капища и оказались в большом городе .
Соприкасаясь плечами от случайных толчков прохожих, держась за руки, мы медленно пошли мимо ларьков, магазинов и поъездов домов по старым улицам и переулкам. От её присутствия со мною на душе было хорошо и спокойно. Казалось, нас было только двое во всём мире.
6.
Пришла осень. Я держал её за руку, что-то объяснял, но она не понимала меня. В последнее время она стала странно озабоченной, будто с ней стряслась какая-то беда. Я догадывался о её внутреннем состоянии, но не верил себе. Всё рушилось. Почва утекала из-под моих ног. То, что мы оба знали , было начисто забыто.
Она спорила со мной и ни с чем не желала соглашаться. Интуитивно я чувтвовал, что неправ. Но и она даже не хотела меня слушать, когда я критиковал иезуита. А я продолжал перед ней юродствовать, сам себя обманывая.
Она знала, что она – чрезвычайно красива. Красива не по-женски, а, скорее, по-детски. Я говорил ей о чём-то, с чем она была заранее не согласна. Она спорила, но так как убедить меня не могла, то умело уводила разговор туда, где уже ни я, ни она не понимали, о чём шла речь. И вот тогда, зная именно то, что ничего уже непонятно, она безапеляционно наносила такой же непонятный мне, но заключительный риторический удар…
В другой раз эта девушка так искренно глядела на меня своими голубыми бездонными глазами, за которыми таилась всячески скрытая женской детскостью и уверенная в своей непосредственности последовательно продуманная хитрость, что я невольно ей уступал и соглашался со всем. Она была так уверена в том, что её внешность не соответствует её хитрости, что ни одним движением лица не выдавала себя. И в то же время она была не ребёнок: я не выдерживал и отворачивал свой взгляд от её детских глаз, смотревших на меня непостижимым бессмысленно-осмысленным взором, – лишь, чтобы она не подумала, что я пытаюсь в ней усомниться.
Мы так и не поженились… Когда-то раньше, мы не думали о том, что говорить. Наши мысли висели на звуках слов собеседника. Мы не спорили, мы просто болтали. Мы не знали тогда, что были по-настоящему счастливы в нашем единомыслии.
Теперь же всё было иначе. Мы подвергали сомнению каждое произнесённое слово, искали, чтобы поймать другого и как-нибудь обвинить. Говорить было нечего, но не говорить было нельзя. И мы, медленно ворочая языком, продолжали чертить одни и те же круги.
Эта перемена произошла молниеносно. Чья-то чужая властная мысль сторглась в её сознание. Я попытался защитить её от удара, но не сумел. Ударило обоих Нас бросило в разные стороны, и наверняка кто-то из нас погиб.
7.
В то утро мы встретились случайно. Это была, конечно не она. Правда, я не знал об этом, а точнее опять не верил в это.
Но это был чужой человек, который странным образом многое знал из того, что знали только мы оба.
Было жарко от осеннего бабье-летнего дня, Она всё время жаловалась на тошноту и пила сливки, пакет за пакетом. Кругом был солнечный мрак. Моя голова раскалывалась. Я хватался за соломинки, которые она кокетливо продолжала мне подбрасывать.
Потом я снова встретил её случайно, у того самого капища. Я видел издали, как она подошла к иезуиту, и они поцеловались. На нём не было шлема, но были всё те же джинсы и короткая зарубежная куртка, не шедшая к его возрасту.
Наконец всё кончилось. Я утонул и остался один. Постепенно, месяц за месяцем, я стал осматриваться, осторожно тыча руками в окружавшие меня незнакомые декорации. Бежали одинаковые недели. Я спал, и мне снился страшный сон...
Потом я родился, и был необычайно удивлён окружавшим меня миром.
Мой первый вопрос был: откуда всё появилось, кто всё это создал, включая меня самого?
Кто-то и раньше постоянно подсказывал мне ответы на этот всегда один и тот же вопрос. Эти ответы каждый раз были различны и, однако, по странной причине никогда не противоречили друг другу. Один раз я уже так сильно приблизился к этому вопросу, что вместо ответа получил сногсшибательный удар ниже пояса. Теперь я старался быть осторожным.
И всё же, я не хотел и не мог забыть всего, что случилось, не мог согласиться с причинно-следственной конструкцией мира. Теперь я знал о его несовершенстве, присутствие которого намекало на его противоположность. Я уже больше не спрашивал: «Почему так?»
Когда я увидел её впервые, то она меня соблазнительно оттолкнула от себя. Это вышло оттого, что я ещё очень плохо ориентировался в мире. Он страшил меня своей безграничной и непостижимой потенцией. И кто был я в нём? Этот вопрос занимал меня снова и снова, ибо ту же иррациональную мощь я обнаруживал в себе. Казалось, стоит лишь стать безумным хотя бы на одну минуту, то я бы умер и пропал бы, растворившись в своей противоположности.
После того, как мы навсегда с ней расстались, я знал, что когда-нибудь снова её встречу. И конечно же это произошло.
Мы встретились. Я сразу же её узнал. Правда, на этот раз она была одета совсем в другое тело, так же красивое, как и прежде. Жаль было, что я так сильно забыл её. Лишь какой-то слабый огонёк теплился всё ещё в моей памяти. Только на мгновение мелькнуло её лицо, которое успело сказать мне всё: она тоже узнала меня сквозь огромное расстояние и время, разделявшие нас.
То, что блеснуло передо мною всего лишь слабым огоньком, незаметно как, я вдруг своим дыханием раздул и превратил в настоящий костёр, снова теперь не дававший мне своим безумным жаром покоя.
И я вновь посвятил всё своё свободное время ожиданию новой встречи…
2 апреля 1978 года.