Мозгом заговора был Мовгасян, осевший в Питере, женившийся, успешно ассимилировавшийся; внешне респектабельный гражданин, претендующий на определенный интеллектуальный уровень. К нему из Еревана приехал погостить земляк (больше их ничто не связывало), необразованный и серый, как солдатская шинель, совершенно убогий человечишко. А съехал он из Армении, так как был в розыске за нанесение телесных повреждений. Его подходящие данные были замечены и использованы Мовгасяном, который всю организационную сторону преступления брал на себя, но ему нужен был послушный исполнитель. Мовгасян выследил желающего купить автомобиль, познакомился с ним, втерся к нему в доверие, убедил его, что он может достать дешево хорошую и новую машину, так что переплачивать не придется. При этом он действовал так умно, что абсолютно никто не знал об этих встречах, у азербайджанца не было никаких записей о Мовгасяне - ни номера телефона, ни адреса, ни имени, и в случае его исчезновения ни одна живая душа не связала бы его с Мовгасяном. Он убедил жертву получить деньги с аккредитива, и они поехали отмечать покупку машины на снятую на один день квартиру, где уже ждал вооруженный топором Халитян. Там после совместного употребления коньячка Халитян размозжил потерпевшему голову, разрубил его на куски, на машине Мовгасяна они вывезли труп в область и, облив бензином, сожгли. И никто никогда не связал бы куски обезображенного трупа с гражданином Азербайджана, не вернувшимся домой, и уж тем более с двумя армянами. А если бы и связал, то не смог бы доказать даже их знакомство. После успешного завершения операции Мовгасян дал Халитяну из вырученных денег символическую сумму й спешно отправил из нашего города, сказав, чтобы тот больше не попадался ему на глаза.
И грубый убийца Халитян поехал в родную Армению, а тонкий Мовгасян остался тратить навар. Он-то спал спокойно, а вот серый и необразованный Халитян не доехал до Армении. На полдороге он купил билет в Москву и отправился в МУР сдаваться - не мог больше жить с воспоминаниями о раскроенном черепе человека, убитого им из-за денег. Но и до МУРа он не доехал: не в силах больше носить это в себе, он рассказал соседу по купе, как он убивал человека в Ленинграде. Соседом по иронии судьбы оказался капитан милиции, возвращавшийся из отпуска. Он сдал Халитяна в пикет на ближайшем полустанке. Так что муки совести - это действительно не сказки.
Кстати, защищали эту сладкую парочку в суде два ныне весьма известных адвоката, которые очень соответствовали по темпераменту своим подзащитным. Мовгасян вел себя очень спокойно, с большим достоинством, размеренно говорил, делал плавные жесты руками. Таким же вальяжным был его адвокат - с размеренной речью, плавными жестами. Халитян, напротив, все время горячился, размахивал руками, чуть не вываливаясь за барьер, огораживавший скамью подсудимых, так что конвоир вынужден был постоянно делать ему замечания: «Р-р-руки назад!» Его защитник - высокий, интересный и очень темпераментный мужчина, сидя рядом со своим коллегой, громко возмущался свирепостью прокурора и недобросовестностью подсудимого Мовгасяна, сваливающего вину на его бедного подзащитного, и в полемике хватал за рукав другого адвоката, который не без юмора отвечал ему: «Р-р-руки назад!»
Когда пятнадцать лет назад я пришла работать в прокуратуру, не раскрытое на месте преступления убийство считалось чрезвычайным происшествием. В районе «глухари» не расследовались, их сразу забирали в следственную часть прокуратуры города, и принимали их к производству «важняки» - следователи по особо важным делам.
По каждому делу о нераскрытом убийстве, даже если нашли труп бомжихи тети Маши, которую явно замочили друзья-бомжи за лишний глоток из общей бутылки, создавалась бригада следователей, а оперативники в количестве, исчисляемом десятками, как минимум месяц не вылезали из отделения милиции, на территории которого имел несчастье случиться «глухарь». Что же касалось огнестрельных убийств, они тут же ставились на контроль во всех мыслимых главках, ведомствах, управлениях, это была экзотика, просто дикий Запад! Нам бы, теперешним, тогдашние проблемы! Тогда двадцать нераскрытых убийств в год в Питере преподносились на всех совещаниях как тревожная ситуация, привлекали к нашему городу всеобщее внимание, зачисляя его в ранг чуть ли не столицы преступного мира. Теперь в каждом районе от двадцати до сорока «глухарей» в год, не считая раскрытых убийств, а умножьте-ка эту цифру на количество районов Северной Венеции!
В последние годы, с учетом изменившейся криминогенной обстановки, меня стали посещать мысли о том, что, наверное, психологически труднее всего убить при непосредственном контакте с жертвой - например, зарезать, задушить. Значительно легче, сидя в засаде на третьем этаже расселенного дома, выстрелить из снайперской винтовки в лобовое стекло машины, едущей мимо, и уйти, не видя, как мозги убитого тобой разлетелись по салону машины. И совсем просто (это не мои догадки, а признание реального, очень могущественного человека из теневых структур, этакого дона Корлеоне наших дней, с которым меня столкнуло уголовное дело), самому не прикасаясь к оружию, отдать приказ убить. Наверное, когда не смотришь в глаза жертвы, убитый тобой человек воспринимается как одна из пешек на шахматной доске, безликая и абстрактная. Ведь не может военачальник не спать ночами из-за каждого убитого солдата, да и не мыслит он такими категориями, как солдат, а двигает по шахматной доске - простите, по полю боя - воинские подразделения…
Когда я уже заканчивала университет, мне довелось посидеть в качестве секретаря в уникальном процессе, известном как «дело мадам Сююлле». Доблестный Комитет государственной безопасности разоблачил шайку контрабандистов, отправлявших на Запад наше историческое и культурное наследие, которую возглавляла адвокатесса Серегина, а в числе ее соучастников фигурировали заведующий кафедрой одного из проектных институтов, два художника, международный аферист и, конечно, водители «Совтрансавто». Все они были ее любовниками и работали не только из корысти, но и из симпатии. От международного афериста, живущего в Швеции, они получали контрабандный товар - золотые цепочки и кожаные пальто, тогда бывшие дефицитом, спекулировали ими и таким образом зарабатывали оборотный капитал для покупки антиквариата. У Серегиной была хрустальная мечта - со временем перебраться в Финляндию, оттуда в Швецию, а оттуда в Италию и под Римом открыть антикварный магазинчик. В качестве первого шага к мечте она фиктивно вышла замуж за финна по фамилии Сююлле и, кажется, после регистрации брака никогда больше его не видела.
В суде Серегина демонстративно отказалась от адвоката, заявив, что может сама осуществлять свою защиту, все-таки имеет юридическое образование и опыт. (Опыт адвокатской работы Серегиной сводился к тому, что она, по слухам, отдавалась жаждущим клиентам прямо в кабинете следственного изолятора, а также как-то, защищая подсудимого, умудрилась переспать с потерпевшим по делу и заразила его сифилисом.) По этому поводу один из известных в городе адвокатов сострил, что «мадам Сююлле защищает адвокат Серегина». Но надо отдать ей должное, защитила она себя успешно: не только сдав всех своих соучастников, но и рассказав следователям обо всех грязных делишках, махинациях, услугах, которые ее знакомые судьи оказывали ей же, по ее просьбе, за символическую бутылку коньяка, например, разводили ее приятелей без обычной судебной волокиты, что послужило поводом к осуждению нескольких судей города и области, к ряду увольнений с работы и парочке самоубийств. Она, будучи организатором и руководителем преступной группы, получила срок в два раза меньше, чем ее подельники.
Процесс был безумно интересным. Первые дни я заслушивалась настолько, что забывала записывать, и чуть не сгорела со стыда, когда поддерживавшая государственное обвинение начальница отдела по надзору за КГБ Инесса Васильевна Катукова в судебном заседании громко сказала: «Неплохо бы пописать протокол!»
Мало того, что в зале разыгрывалась детективная интрига со всевозможными страстями (например, Серегина живописала, как она, выйдя замуж за финна и являясь любовницей международного афериста, влюбилась в ученого, коллекционировавшего антиквариат, вовлекла его в преступную деятельность, он обещал жениться на ней, когда не станет его жены, находившейся, по его словам, при смерти, а она все не умирала. Потом Серегина выяснила, что его жена была здоровее их всех вместе взятых. А он, спекулируя на чувствах мадам Сююлле, продавал ей антиквариат втридорога. И она безропотно платила, будучи ослеплена любовью, и даже дарила бедняжке «умирающей» через своего любовника кожаные пальто - чтобы скрасить той последние дни жизни и т. п. Или как оперативники рассказывали, что, придя на обыск к ученому, наложили арест на имущество и описали его шикарную коллекцию картин русских художников, в которую входил, в частности, бесценный этюд Шишкина. Снять коллекцию на видео сразу не догадались, а когда спохватились, пришли на квартиру и обнаружили вместо этюда великого художника детскую мазню, но строго соответствующего описи размера и имевшую в углу корявую надпись: «Шишкин. Цветы»), так еще и атмосфера в зале суда была просто пропитана изысканным духом искусства и искусствоведов, поскольку часть картин, явившихся предметами контрабанды, осматривалась в судебном заседании, и в суде каждый день присутствовали работники Эрмитажа и Русского музея, дававшие заключения о ценности картин. Насмотревшись и наслушавшись, я как-то пришла домой и решила атрибутировать картину, оставшуюся от бабушки и лежавшую на антресолях с незапамятных времен. Сняв с нее раму, чего не догадались сделать мои родители, я с трепетом прочитала скрывавшуюся под ней подпись: «Боголюбов, 1896».