Внезапно нам приходится пригнуться – мы попадаем под обстрел кубиков льда. Какая-то ошалевшая от спиртного девчушка схватила ведерко со льдом и мечет его пригоршнями в толпу. Слышится подогретый водкой смех, музыка грозно давит на уши. Шум стоит такой, что разговаривать можно только, пользуясь импровизированной азбукой глухонемых. Несколько нетерпеливых девушек взбираются на барную стойку, сбрасывают ногами стаканы и начинают танцевать, если можно назвать танцем ту прихотливую смесь извилистых движений, которые возбудят даже мертвого. Эмоциональный градус резко повышается, через несколько минут все это обилие неумеренно здоровой, буйной женской плоти приходит в движение, подчиняясь общему музыкальному ритму.
Внезапно толстый мужчина средних лет ввинчивается в толпу девиц, забирается на круглый стол и устраивает сногсшибательный стриптиз, подрагивая всеми жировыми складками. "Это наш местный крейзи, американец, – объясняет мне менеджер "Голодной утки" Грэг. – Обожает раздеваться. Мы его пустили для разогрева". – "Значит, это закуска. А где же основное блюдо?" – "Вот оно!" Огни гаснут, луч света застывает на столе, где только что резвился американец, и по общему стону зала ясно, что начинается то, ради чего, собственно, и собрался весь этот молодняк. "Вы готовы?" – шепчет в микрофон мужской голос с придыханием. В ответ ему – единый женский выдох: "Да!" То, что происходит дальше, не лезет ни в какие ворота. Качественный мужской стриптиз нынче не в диковинку, изюминка в другом. Партнершами для стриптиза становятся сами зрительницы, юные студентки, рвущиеся к столу-сцене в надежде, что их разденут. Шикарный негр или отменный белый мужчина выхватывают из толпы свежую девочку, несут ее на руках к сцене и под общий визг зала снимают с нее одежду, медленно при этом возбуждая. Это почти секс, приостановленный на пике. Публика стонет в чутком предвкушении публичного обнажения. Первая добровольная стриптизерша успела прикрыть срам руками и улизнуть со сцены в самый ответственный момент. Зато остальные не стесняются. Искусственно приводя себя в состояние чувственного бешенства, они не только сами срывают с себя одежду, но и, опускаясь на колени, ласкают ртом едва прикрытые трусиками мужские гениталии. Одна задорная потаскушка прыгает с барной стойки прямо на сцену, рискуя сломать себе ноги, торопливо обнажается и танцует, прижимаясь к черному парню со сладострастием кошки. Ее гигантские груди раскачиваются словно сочные груши, а жесткий кустик лобковых волос торчит так по-боевому, что я слышу рядом громкий вздох. Моя соседка, то самое чудо природы в самом нежном возрасте, запустила руку в трусы и, не стесняясь, свирепо мастурбирует. Ощущение, что все ненадолго сошли с ума. Коллективная оргия, массовый психоз.
Вся эта свистопляска заводит с пол-оборота. Черные руки хватают меня и выносят на сцену. Великолепное мускулистое тело беззастенчиво прижимается ко мне, и сквозь легкую ткань я чувствую эрекцию партнера. Кровь моя полна адреналина, в ушах звенит от криков: "Раздевайся!", чувство удовольствия обостряется при мысли, что его разделяют две сотни зрительниц. В эту минуту я точно знаю, что ощущают эти пропитанные грехом эксгибиционизма девочки-женщины. Они воображают себя звездами экрана, роковыми обольстительницами, этакими "горячими булочками". Черный парень уже поднял мое длинное платье до бедер, пальцы его становятся настойчивее, это отрезвляет меня, и я отстраняюсь. Делаю знак, и чьи-то услужливые руки снимают меня со стола.
Безумие увеличивает обороты. Блондинка, танцующая на барной стойке, внезапно приседает, ловит бармена и прижимает его голову к своему лобку. Она выглядит одержимой. Вдрызг пьяная девчушка пытается удержаться на стойке, несколько секунд балансирует, потом валится с полутораметровой высоты вниз головой. Как ни в чем не бывало подскакивает и взасос целует менеджера. "Здесь одни проститутки", – уверяет меня охранник Сергей. "Непохоже, – возражаю я. – По-моему, просто соплячки, перебравшие спиртного". – "Много ты понимаешь. Мы здесь такого насмотрелись. Приходит – настоящий цветочек, а к полуночи ее уже трахают в углу сразу двое".
Особая пикантность ситуации в том, что после девяти начинают пускать мужчин. (Правда, вход для них дороже – 50 рублей.) У входа выстраивается целая очередь мужиков, знающих о "женских часах". Они чуют запах распаленной женской плоти, как людоед чует свежее мясо. Женщины сейчас как динамит, достаточно поднести спичку, чтоб весь этот порох взорвался. Не важно, чьи руки обнимают тебя, не важно, чьи губы ищут твои. Отрезвление наступит завтра, [легкость, с которой остервеневшие от водки и стриптиза девицы распоряжаются своим телом, поражает воображение. Уже в десять часов слышатся стоны из укромных уголков. Там, прикрытые лишь сигаретным дымом, сжимают друг друга в судорожных объятиях случайные партнеры. Рядом на жесткой скамье спит, сладко похрапывая, невинное создание, сваленное с ног лошадиной дозой джина. Краски стерлись с ее лица, и она выглядит сейчас как поблекшая роза. В женском туалете – революция в миниатюре. Девочки штурмом берут грязный толчок. Кого-то рвет, и кислое зловоние щекочет ноздри. Одна девица тут же меняет одноразовую прокладку. "Мокрая, ну, совершенно мокрая! Что-то я перевозбудилась", – говорит она приятельнице. Моя соседка курит сигаретку, и я вижу еще не улегшееся возбуждение в ее темных, расширенных и таких далеких от реальности глазах. Ребенок, сущий ребенок, выпестованный пороками и готовый на все. "Я специально надеваю в такие дни шикарное белье. А вдруг разденут!" – говорит она мне. "Охрана уверяет, что здесь одни проститутки". Она хохочет: "Да ты с ума сошла! Здесь тридцать процентов девственниц. Вот я, например. Это же безопасная игра. Вроде бы ты шлюха, а вроде и невинность сохранила". Она стирает помаду с губ: "Мама не любит, когда у меня губы накрашены". Легкий взмах расчески, руки, расправляющие невидимые складки на одежде, и эта девственная блудница выходит на улицу, в ночь, снова став послушной дочерью и примерной ученицей.
Мой первый рассказ о любви
Он знал меня в ту пору, когда я еще была ослепительно молода, – девятнадцатилетней девочкой, проходившей стажировку на телевидении в популярной молодежной передаче, гремевшей на всю страну. Он был ее ведущим и казался мне таким же далеким, как парусник в море, – барственно красивый, неслыханно знаменитый, из породы триумфаторов, типичный представитель "золотой молодежи", которому на роду написано править и влиять. Все мамаши бывшего Советского Союза сладко вздыхали: "Какой завидный жених!" Я тоже безнадежно вздыхала, когда он проплывал мимо, надменный, как айсберг, и нервно одергивала свою чересчур короткую юбочку, когда его взгляд, не более теплый, чем у замороженной рыбы, цеплялся за мое наивно раскрашенное личико и длинные ноги. Казалось, он искренне недоумевал, что за провинциалку им бог послал.
С той поры прошло семь лет. Я выросла, научилась быть волчицей и выиграла жестокую московскую гонку – тоже стала знаменитой. Я по-… чем? Чтобы посмеяться? Жестоко". Он пожал плечами. "Меня научил разбираться в спиртном мой папа, особенно в сортах виски, но сегодня я выпью водки". Я внимательно рассматривала его, перебирая в памяти все сплетни, что я о нем слышала. Множество детей от разных женщин, непомерные амбиции, крайняя жестокость с теми, кто имеет несчастье его любить, и одновременно стремление быть вполне хорошим, неслыханная динамичность натуры, стремящейся каждый день созидать, отчаянный сексуальный страх перед женщинами-шлюхами, а в действительности перед собственными желаниями, и в то же время тяга к таким женщинам. "От него же не пахнет спермой, – уверяла меня моя подруга, работавшая под его началом. – Почему тебя тянет к нему? Когда он на работе дружески целует меня в щеку, мне кажется, что я целуюсь с накрахмаленной рубашкой, а не с мужчиной". – "Ты просто не в его вкусе, дорогуша", – отрезала я. А что он знает обо мне? О скандальной журналистке с подмоченной репутацией женщины-лгуньи, использующей мужчин в своих целях? Наверняка что-то не слишком лестное и преувеличивающее мою искушенность в любовных делах. Хороша парочка. Оба – тщеславные, самолюбивые, решительные, не особо разборчивые в средствах. И все же… В нем столько же притягательного, сколько и отталкивающего. Он был для меня неисследованной страной, которую предстояло изучить, враждебной территорией, которую следовало покорить. А лазеек не было. Мы держались в рамках светской беседы, в которой каждое слово – намек, а каждая фраза – разведка. Как всякий профессиональный телеведущий, он великолепно владел собой, чего не скажешь обо мне. Его случайные комплименты звучали холодно. Он вскользь заметил, что я ему всегда нравилась. Но слова прозвучали не как ласка, а как констатация факта.