Институт медицинской климатологии располагался в то время в небольшом старинном особнячке на территории курорта «Садгород», почти у самого берега моря. Сам курорт ещё существовал, но «на последнем издыхании»: некоторые корпуса были сданы в аренду, количество отдыхающих и персонала сократилось: ведь теперь путевки были платными. Как показали дальнейшие события, выжить ему в современных условиях не удалось. Но в сентябре 1995 года всё выглядело отнюдь не так мрачно. Стояла золотая осень, дорожки были засыпаны упавшими листьями, и гуляли по ним редкие отдыхающие. К электричке, привозившей сотрудников из города, подъезжал институтский микроавтобус, но можно было и прогуляться 20 минут пешком по чистому воздуху. Ритм жизни института отличался от больничной реальности «как небо от земли». Никто никуда не спешил. Можно было несколько раз в день есть, пить чай и обмениваться впечатлениями. Лаборатория восстановительного лечения размещалась в просторной комнате с пятью или шестью столами, не все из которых были заняты.
Первый месяц я провела безотрывно за столом. Составила программу цикла «Реабилитация в пульмонологии», читала литературу по реабилитологии, готовясь к проведению занятий. Написала 3 статьи в Южно-Сахалинский сборник и тезисы на Ялтинскую конференцию. Материал – истории болезни больных, обследованных сотрудниками института на курорте «Шмаковка».
Об историях болезни следует поговорить отдельно. В институте на тот момент была клиника (на бумаге): главный врач, старшая медсестра и несколько врачей (реальные люди). В то же время коек в привычном понимании не было. Так сложилось, что после ликвидации настоящей клиники с настоящими больными, которую возглавляла замечательный доктор Павлущенко Евгения Васильевна (причина ликвидации – определенно, следствие преобразований 90-х годов), остался «замок на песке», то есть ни помещения, ни кроватей, ни лечащихся больных. В лучшем случае «клинические истории болезни» являлись копиями историй болезни, переписанными с оригиналов, заведённых на Шмаковском курорте. Врачи ездили туда в командировки, но больных сами не вели. По таким историям болезни с истинными паспортными и объективными данными, в том числе с результатами анализов, которые частично делали сотрудники биохимической лаборатории ИМКВЛ, я и писала свои первые статьи о влиянии пелоидотерапии (грязелечения) и бальнеотерапии на липидный, минеральный обмен, систему «оксиданты-антиоксиданты» у больных с заболеваниями сердечно-сосудистой и лёгочной систем. Если больной обследовался амбулаторно, на него тоже заводилась история болезни с настоящими паспортными данными. Приписывались только койко-дни, которых вообще не было. Но, поскольку в конце месяца надо было, как и везде, показывать выполнение плана койко-дней, необходимое количество историй болезни просто придумывалось по аналогии с настоящими.
Для меня такая ситуация была малоприятной, но она всех сотрудников устраивала, поэтому приходилось играть по общим правилам. Наша лаборатория непосредственно работала с врачами клиники, участвовала в еженедельных совещаниях в кабинете главного врача на правах совещательной структуры. Политику института, его планы и перспективы определяла заместитель директора по научной работе Эрина Э. А. Она была биохимиком по образованию, специфика лечебной работы её не интересовала, и она не видела необходимости в «живых больных». Вероятно, в этом лежала основа конфликта, несколько лет назад приведшего к уходу из института талантливых клиницистов – таких, как д. м. н. Мирошниченко В. И., возглавившая кафедру детских болезней ВГМУ, к. м. н Киняйкин М. Ф., главный пульмонолог края и руководитель Краевого Пульмонологического Центра и других. Главной лабораторией в институте была, естественно, биохимическая, которой для проведения научной работы нужна была только сыворотка крови от больных с уже установленными диагнозами. Но научные планы выполнялись, статьи печатались (не в клинических журналах), диссертации защищались. Общий настрой коллектива был позитивным. Замечательная создавалась атмосфера во время корпоративных праздничных мероприятий: каждая лаборатория готовила представление в стихах и песнях, тематически связанное и с датой, и с внутри-лабораторной жизнью. Веселились, танцевали. Конечно, не обходилось без интриг, как в большинстве научных структур. Ко мне относились доброжелательно, обращались за медицинской консультацией при необходимости, а после первого удачного выступления на Учёном Совете с рецензией на докторскую диссертацию Потапова В. Н., повысился мой статус и как научного сотрудника. Никак не удавалось мне только найти общий язык с главным врачом Ларисой Антоновной Бегак. Окончившая санитарно-гигиенический факультет, имеющая смутное представление о лечебной работе, она была идеальной фигурой на своём месте для «биохимического» руководства института в лице Эндаковой Э. А. Она тоже не была заинтересована в клинике с реальными больными, и сложившаяся синекура её вполне устраивала. Выполняла безоговорочно все распоряжения начальства и регулярно посещала высокие кабинеты с докладами о том, что делают и говорят сотрудники. Не сразу я поняла, что язык здесь нужно держать за зубами, все критические соображения не высказывать даже тем, кто «проявляет понимание». Я к этому так и не смогла привыкнуть, и прошлая моя жизнь ничему не научила, что называется: «Горбатого только могила исправит».