Отрицательно это сказывалось только на выполнении отделением плана койко-дней, поскольку после закрытия Тавричанской больницы объем терапевтического отделения в НЦРБ был увеличен до 53 коек, и «лежачих» мест было именно столько. Поэтому 4–5 «социальных» коек, где больные находились месяцами, замедляли процесс оборота койки. На показателях я ещё кратко остановлюсь позже, а пока продолжу рассказ о чисто лечебно-диагностических проблемах.
Алкогольная полинейропатия превратилась для меня в маркер алкогольной зависимости. Если же больной категорически отрицал связь своего заболевания с употреблением алкоголя, «не раскрывался», то я приглашала районного нарколога Слупскую Галину Владимировну, с которой мы работали в тесном контакте. Она быстро выводила пациентов «на чистую воду» и ставила на учёт в своем кабинете.
Алкогольная энцефалопатия распознается без особых сложностей, когда больной в сознании и может отвечать на вопросы. Проблема для нас, терапевтов и реаниматологов, была, в основном, с крайним проявлением энцефалопатии – алкогольной комой. Ведь неврологически она ничем не отличается от мозговой комы другого генеза. Уремию, кетоацидоз, гипогликемию, печёночную кому – я не имею в виду: у каждой из них есть достоверные клинические симптомы и лабораторные тесты. Но вот мозговую кому при ОНМК отличить от алкогольной или токсической бывает довольно сложно, если больного привозят без сопровождающих, и отсутствует внятный анамнез. Компьютерного томографа в больнице нет. Содержание алкоголя в крови в ЦРБ также не определяется, а запах алкоголя может и отсутствовать. Правда, ничего не мешает пациенту заполучить инсульт и впасть в мозговую кому на фоне предшествующего употребления алкоголя – тогда картина вообще оказывается «смазанной». Если после массивной дезинтоксикационной терапии с подключением витаминов, ноотропов, ангикоагулянтов и глюкокортикоидов сознание пациента проясняется (а к этому моменту уже готовы и анализы, указывающие на наличие или отсутствие токсического повреждения паренхиматозных органов), диагноз становится определённым. После консультации невролога уточняется и локализация патологического очага. При выявлении только общемозговой, а при ухудшении и стволовой симптоматики –посмертный диагноз всегда проблематичен и субъективен. Точки над i ставит прозектор, и ошибки в одну и другую сторону (гипердиагностика или гиподиагностика ОНМК) случаются, увы, нередко.
Наркотики
Отдельного разговора заслуживает проблема наркотиков, вторгшаяся в нашу жизнь в 90-е годы. Сам по себе медицинский наркотический препарат (морфий, промедол, фентанил, омнопон) – это великое благо. В руководствах по купированию отёка легких морфий (ну, промедол, если нет морфия, либо больной преклонного возраста и с дыхательными проблемами) и по сей день препарат первой линии, конечно, в комплексе с другими средствами (сердечными, мочегонными, вазодилататорами). Невозможно обойтись без сильных наркотиков при болевом синдроме в случае обширного инфаркта миокарда, когда нужен мгновенный и сильный эффект, а боль сама по себе «подталкивает» к развитию кардиогенного шока, летальность при котором, если он истинный, а не рефлекторный – не менее 70 %.
Когда я только начинала работать, т. е. в начале 70-х, наркоманы тоже существовали, но всё же по сравнению с нынешней ситуацией, это была капля в море. Тогда ими становились и по вине медицины в том числе: обычная история – несколько раз получил промедол при тяжёлой травме или в послеоперационном периоде, и у некоторых (не у всех) формировалась зависимость. Определяющее значение оставалось за наследственной предрасположенностью и состоянием организма.