Перед отъездом в Новороссийск я хотел помочь тюремной администрации и редактировал этот доклад. Доклад этот, видимо, произвел должное впечатление. На тюрьму было обращено должное внимание в Управлении главноначальствующего. Главноначальствующему было доложено, что при тюрьме живут эвакуированные из Чернигова тюремные служащие, которых можно было бы привлечь к установлению порядка в тюрьме. По приказанию барона Шиллинга помощник его генерал Брянский говорил по этому поводу с черниговским губернатором Туловым. Тулов рекомендовал нас как опытных и старослужащих тюремных деятелей, но совершенно правильно заметил, что мы исполнили уже свой долг по Черниговской губернии, и вряд ли было бы справедливым теперь, накануне прихода большевиков, возлагать на нас столь ответственное дело.
В результате переговоров губернатор поставил непременным условием, чтобы в случае занятия Одессы большевиками мы были эвакуированы в первую очередь. При этом Тулов доложил генералу, что в порядке разгрузки Одессы мы уже готовы к отъезду в Новороссийск, и потому он сомневается, чтобы мы согласились остаться на службе в Одессе. Генерал
Брянский сказал губернатору, что едва ли Одесса будет эвакуироваться и вряд ли мы будем эвакуированы в Новороссийск.
И действительно, скоро после этого эвакуация Одессы была отменена. Во всяком случае, генерал просил губернатора передать мне, что он желает меня видеть. 22 декабря я явился к генералу Брянскому. Генерал принял меня чрезвычайно любезно и, изложив обстоятельства дела, предложил мне принять на себя руководство делом и привлечь к службе моих черниговских служащих. С полной откровенностью и не стесняясь критики, я докладывал помощнику главноначальствующего все, что я знал о разложении устоев государственной жизни, и даже не умолчал о безобразиях, чинимых государственной стражей.
Я высказал сомнение в возможности что-либо сделать среди этой общей разрухи и привести в порядок тюрьму накануне наступления большевиков на Одессу. Одесса бежит. Учреждения эвакуируются. Я лично должен выехать с губернатором на днях из Одессы, но, конечно, мог бы остаться, если этого требуют интересы Родины. Что касается моих служащих, то вряд ли я могу заставить их принять на себя дело в такую тяжелую минуту. Они свято исполнили свой долг и ушли из Чернигова за несколько часов до вступления в город большевиков. Почему же теперь, когда служившие много лет в Одессе тюремные служащие бросают в последнюю минуту свои посты, мы должны заменить бегущих, рискуя попасть в руки большевиков?
Генерал Брянский с особым вниманием слушал мой доклад. Генерал успокаивал меня, говоря, что на фронте наступил перелом. Одессу решено не сдавать, и, напротив, теперь есть надежда, что отсюда начнется общее наступление. Теперь как никогда всем русским людям нужно сплотиться и не отказывать в помощи, когда в ней нуждается правительство. Я возразил генералу, что «один в поле не воин». Тюрьма, как барометр, отражает общественную жизнь, и нельзя поэтому поставить в исключительное положение в ней порядка, когда его нет нигде. «Начнем с нее», - сказал мне генерал Брянский. Но, во всяком случае, продолжал генерал, тюрьму нужно сдержать до последнего момента, чтобы она своими выступлениями не ускорила краха, если бы таковой наступил.
Тюрьма всюду и всегда служила началом переворотов, и потому главноначальствующий придавал тюрьме особое значение. В тюрьме сидят готовые комиссары и большевистские деятели. Они не должны быть на свободе раньше ухода из города власти. Генерал Брянский дал мне честное слово, что мы - тюремные деятели - будем в случае надобности эвакуированы в первую очередь, и в этом отношении мы должны быть вполне спокойны. Отказаться было невозможно. Вопрос был поставлен так, что мы, как русские люди, призывались в критический момент помочь правительству и должны были исполнить свой долг, как русские люди.
Генерал Брянский производил на меня хорошее впечатление. Он отлично учитывал общее положение и всей душой страдал за Родину. Мне нравилось, что генерал давал возможность говорить правду. Я был в этом отношении беспощаден и рассказывал ему даже о нашей эвакуации и как стража с генералом Гусаковским легла, бросив оружие, при первой опасности. Я спрашивал Брянского о помощи союзников, и генерал ни словом меня не обнадежил. Мы много беседовали на общие темы, и меня поражало, что человек, стоящий у власти, знал все и ничего не мог сделать.