«Ворон летает. Тайны сердца стереги от его очей».
- Не понимаю? - Когда-нибудь поймешь. Меня посетило дурное чутье. Кана заслужила не очень хорошую славу прорицательницы. Она гадала императрице «кого и когда та родит», шептались, государыня выгнала ее из покоев и четырнадцать дней и ночей читала молитвы в полном уединении. Впрочем, со службы ее не уволили. - Похоже, чиновнишка заинтересовался тобой. - Глупости. Давай уже будем спать, - я переодела ночное платье и легла. В комнату постучали. Мы удивленно переглянулись, и Кана сказала: - Я же говорила, заинтересовался. Войдите! В покои заскочила служанка, извинилась и вручила записку, написанную на белой бумаге. - Велели передать вам лично, - шепнула она. - Кто? - Сказали, вы поймете. - И что там? - поинтересовалась Кана, когда служагка шмыгнула прочь. Я развернула бумагу. Каллиграфическим почерком было выведено:
«Прозрейте».
- Да так, - слукавила я и спрятала бумагу в полы ночного платья. - Ничего. Давай спать. Завтра вставать с петухами».
Свадьба императора Торио Мин. Записки от шестой луны.
Восьмой день шестой луны
Шестой лунный месяц. 792 год.
«В последнюю ночь свадебных гуляний я плохо спала. Летняя духота неприятно обволакивала тело, словно меня обдавало теплым паром. Я взмокла, ночное платье липло к спине. До чего мерзкое ощущение, даже ворочаться противно. Сон безвозвратно ускользнул прочь. Мы спали на бледно-зеленых татами, укрывались тонкими простынями. Сожалею слугам, они стелили циновки из рисовых стеблей аккурат на землю. Могу себе представить, как же сильно болят их спины, руки и ноги. От этой мысли мне захотелось встать и размяться. Кана еще крепко спала. И как она высыпается в столь жаркие душные дни? Нет, подумала я, слишком уж дурно, мне нужен свежий воздух. Богатые семьи застраивали целые кварталы. Главная ветвь клана жила в просторных деревянных домах с бесчисленными комнатами, соединенными общим коридором по периметру, и садом внутри. Нам с Каной повезло - нас поселили на первом этаже. Каждые утро, день или вечер мы свободно выходили в царство зелени и спокойствия едва ли покидая комнату. Я набросила пурпурную накидку в пол и тихонько раздвинула сёдзи¹. На улице свежо. Светало. Густая зелень таинственно вплеталась в серость предрассветного часа. Деревянная лестница скрипела под ногами, умытая росою трава холодила нагие стопы. По телу разбежались мелкие-мелкие мурашки. Так хорошо! Я люблю прохладу! Это всяко лучше жарких лучей палящего солнца. Свежесть бодрит, разбавляет застой всякой поэтической мысли, пробуждает ото сна. В глубине садика - пруд. Гладь, словно зеркало мира, отражала тонкий серп белеющего месяца и далекое-далекое небо. В доме канцлера тихо, едва уловимый шелест листьев эноки гуляет в саду. Интересно, о чем они шепчутся. Уж не читают ли друг другу стихи? А может, слагают легенды? На веранде послышался шорох. Птичка, подумала я и тут же догадалась: так шелестит подол одежды! Интересно, кто бы это мог быть? В конец часа Тигра² не спят дежурные дамы и некоторые слуги. Я глянула на источник звука, ожидая увидеть кого-то из свиты Их великолепия, и обомлела. В предутренний час не спали фрейлины, я и Его великолепие император Торио Мин. С ним не было ни свиты, ни охраны, ни слуг. Император выглядел великолепно: темные волосы, отдававшие синевой, были собраны в высокий хвост, возвышающийся над головой в виде башенки; идеально отпаренная юката³ с накинутой на плечи жилеткой золотого цвета покачивалась на ходу. Точно солнце взошло на востоке! Император величественно плыл ко мне! С каждым Его шагом я отчетливее чувствовала собственное сердцебиение. Я не дышала, застыла на месте, любовалась. Застать императора без сопровождающих - редкая удача даже в часы Тигра или Кролика⁴. И тут меня осенило: мой внешний образ совершенно не соответствовал случаю. Растрепанные волосы, ночное смятое платье, бледное заспанное лицо. Я готова была провалиться на месте. Я поклонилась в знак приветствия и глубочайшего уважения. Я сцепила руки впереди, как бы закрываясь от императора. Стыдоба! И кто позволил фрейлине гулять в таком виде? Я. Стало быть, вон из дворца. - Вы стоите аккурат под ветвями эноки, - учтиво начал он, словно не замечал моего безобразного лика. - Его называют «железное дерево» или «Сёдзоку», что можно перевести как «переодевание». Существует легенда, якобы в последнюю ночь года лисицы сбегаются в поля Сёдзоку. Их силуэты в бледном свете луны изящны и грациозны. Лисицы превращаются в мёбу⁵ и отправляются в святилище Одзи Инари. Вы бывали в Одзи Инари? - Нет, Ваше великолепие, до приезда в Киото я жила на севере. Безумно красивая легенда. Жаль, эта ночь была не столь живописной. - А какой, по вашему мнению? - Душной, - ответила я, стыдливо пряча глаза за длинной челкой. - Мне не хватало свежего воздуха в спальне. И я решилась выйти в сад. Признаю, моя речь походила на оправдание, чем на откровение. Император выдал смешок. - Теперь я вижу, - сказал он. - Истина! Предрассветный час безупречен. Уже светает. Сереет небо, сереют деревья, сереет месяц. Ваш пурпур, Хана, глоток свежего воздуха после унылой ночи. Бутон, что вот-вот расцветет с восходом солнца. Я не решилась ответить. Слишком красивы его слова. Слишком некрасива я. - Я рассказал вам историю о лисицах. Скажите, вы сочините для меня в ответ коротенький стих? О чем размышляет замученная бессонницей мёбу, глядя на пруд и деревья? Я нерешительно кивнула. Он терпеливо умолк. Мне нельзя оплошать. Я подбирала каждое слово, слог, букву. Сколько прошло мгновений? Бесчисленное множество, однако император не торопил меня. Наконец рифмы сложились наилучшим образом, я облегченно вздохнула и ответила Ему: