- Голицын, кого я вижу!- и даже положил обе руки мне на плечи. Он мне отвел отдельный номер и сказал, чтобы я утром явился под его ясные очи.
Вторично он меня встретил очень любезно, вручил талон на сахар и сказал, что после обеда приедет начальник геологической партии и решит, куда меня направить. А пока я свободен **.
______________ ** Очень скоро Осипов из-за своей крайней бестолковости был направлен в распоряжение Гидропроекта в Москву; как сложилась его дальнейшая судьба - не знаю.
Получив сахарный песок, я отправился в адресный стол при милиции. Я знал, что во Владимире живет Анна Сергеевна Сабурова - родная тетка моей невестки Елены. Надо ее навестить. Получив в милиции адрес, я вскоре нашел маленький домик, где она жила.
Жуткую застал я обстановку: в комнате стоял нестерпимый холод, постель была всклокоченная, на полу валялся сор. Перед печкой на низкой скамеечке сидела растрепанная старуха и детской лопаткой помешивала в топке плохо горевшие опилки. Повернула она голову, узнала меня, улыбнулась, пригласила сесть. И я увидел ее лицо, когда-то прекрасное, теперь одутловатое, с дряблой желтизной, с большими шереметевскими глазами. Вглядевшись в ее лицо, я представил, какой красавицей, точно сошедшей с портретов Рокотова, она была в молодости, когда запросто являлась в Зимний дворец как приближенная императрицы Александры Федоровны...
В углу на божнице стояли иконы, по стенам были развешаны акварели портреты предков, мужчины в военных мундирах, дамы в открытых платьях с кружевами, на полочке выстроилось несколько книг. Я увидел Библию, четыре тома "Истории Государства Российского" Карамзина с экслибрисом отца Анны Сергеевны - графа Сергея Дмитриевича Шереметева, были еще какие-то старинные книги. Эти семейные реликвии после выселения в 1924 году с Воздвиженки переезжали с их владелицей сперва под Москву в Царицыно, потом за стоверстную зону в Калугу, потом во Владимир.
На стенах висели три фотографии - дочери Ксении, сыновей Бориса и Юрия. Дочь была в ссылке в Казахстане, сыновья, арестованные во Владимире в апреле 1936 года, старший - в третий раз, младший - во второй раз, погибли. И осталась их мать одинокая, никому не нужная, со своими реликвиями и воспоминаниями.
Она мне предложила чай, но извинилась, что у нее нет сахару и хлеб черствый. Я отказался, рассказал ей о гибели ее племянницы Мериньки, посидел еще немного и распрощался. А пакет с сахаром потихоньку положил на подоконник. Она скончалась в 1949 году.
2.
Начальника геологической партии Бонитенко я немного знал по Куйбышевскому гидроузлу. Там он занимал должность начальника самой престижной геологической партии напротив Гавриловой поляны в Красной Глинке. А когда-то он занимал в синагоге какую-то должность, потом его посадили. Еще в Дмитрове отметили его как энергичного администратора, он пошел в гору, в Куйбышеве погорел, его понизили, а тут вспомнили о нем, и он вновь стал начальником партии.
Встретил он меня официально-холодно и объяснил, что партия ведет изыскания сразу под две гидростанции на Клязьме: одна будет строиться выше Владимира в селе Улыбышеве, другая - выше Коврова близ деревни Погост. Старший геолог Федотов решит, куда меня направить. Он приедет на следующий день.
Выходило, опять я могу расхаживать по Владимиру целые сутки. То в Москве мне даже переночевать не дали, а оказывается, могу осматривать владимирские древности сколько хочу.
Федотова я знал по первому году пребывания в Старо-Семейкине. Вновь встретившись, мы очень обрадовались друг другу. Он направил меня в Ковров, нарисовал план, как идти до деревни Погост, куда один за другим съезжаются наши геологи начинать изыскания...
Думал ли я в тот день, когда с тяжелым чемоданом спрыгнул из вагона рабочего поезда на станции Ковров, что с этим городом и с его окрестностями будет связана половина моей жизни? Я зашагал по длиннющей улице, носившей странное название - Большая Крупская. Песок под ногами был рассыпчатый, вроде зубного порошка, а идти предстояло четыре километра, чемодан был тяжелым.
В деревне Погост явился я к старому знакомцу по Гавриловой поляне буровому мастеру Монзину, жившему в одной с хозяевами просторной комнате. Он сам, его жена, две девочки-дочери спали на полу. Я разместился рядом с ними.
Нашли мне квартиру через несколько домов - в тесной комнатке за перегородкой. Хозяева - муж, жена, два маленьких сына. Спал я на полу. Все пространство у окна занимали кадки с высокими, под потолок, фикусами.
Я написал Клавдии - пусть сперва приедет одна, посмотрит, как я устроился. Она приехала, пришла в ужас от фикусов, загородивших третью часть комнатки, и уехала. Я обещал ей попытаться найти другую комнату. Повезла она с собой добрую часть моей первой на новом месте работ зарплаты; благодаря полевой нагрузке получилась, с нашей точки зрения, солидная сумма.
Нанял я троих погостовских мальчишек и начал вышагивать со своими геодезическими инструментами по окрестностям деревни Погост, расположенной в двух километрах от широкой Клязьмы. А обедать я ходил за три километра в городскую столовую, вечерами беседовал с хозяевами, заглядывал к тому, к другому из сослуживцев.
События в Европе тогда развивались совсем непонятные. То в газетах яростно крыли Гитлера, всюду демонстрировался фильм Эйзенштейна "Александр Невский", и мы восхищались подвигами наших предков, колошмативших по шлемам предков фашистов. Нежданно-негаданно международная политика нашей страны перевернулась на 180°. Гитлер превратился в друга Сталина, а фильм был запрещен.
Принес я домой номер "Правды" с фотографией: стоит явно смущенный Молотов, а его держит под локоток улыбающийся Гитлер; показал я хозяину, тот посмотрел, хмыкнул, ничего не сказал. А потом несколько вечеров подряд приходили мужички, просили показать газету и, тоже хмыкнув, молча уходили...
Старшим у нас был заместитель начальника геологической партии Николай Владимирович Альшанский, бывший царский офицер, бывший агроном, бывший зек. Я его знал по каналу Москва - Волга и по Куйбышеву. Пожилой, с бородкой в седине, с колючим взором из-под косматых бровей, он казался порядочным человеком, но одновременно был непререкаемым формалистом: для него дисциплина стояла на первом месте.
Теодолит оказался совершенно непригодным. А база находилась во Ржеве. Я очень обрадовался: поеду за другим инструментом через Москву, увижу своих. Так нет, зная расписание поездов от Коврова до Москвы и от Москвы до Ржева, Альшанский высчитал, что на Москву мне остается от поезда до поезда всего полтора часа. Я стал его умолять: как же я мимо своей семьи проеду? Он оставался непреклонен. Так я и поехал. На мое счастье, поезд из Коврова запоздал. Потом на Курском вокзале я долго стоял в очереди за справкой об опоздании. Так мне удалось в Москве переночевать одну ночь.
Наступила зима, выпал снег. Я продолжал работать в поле, мерз на морозе и ветру, мерзли мои трое мальчишек, мерзли буровики на скважинах. Но только при температуре минус 30° разрешалось составлять акт о невозможности работать в поле. Николай Владимирович каждое утро смотрел на градусник, повешенный на крыльце той избы, где находилась наша контора. Он был беспощаден, когда ему жаловались на холод и на метель.
3.
Однажды к нам в контору явился высокий и статный военный в сопровождении трех или четырех гражданских лиц. Он отрекомендовался:
- Жуленев Иван Владимирович, начальник строительства Ковровской ГЭС**.
______________ ** На канале Москва - Волга он, молодой инженер, был начальником строительства насосной станции при шлюзе № 4 и получил орден Ленина. О его дальнейшей, после Коврова, судьбе я рассказываю в своих военных воспоминаниях.
Сразу с места в карьер он потребовал указать, как пройдет створ плотины, бетонной и земляной, где намечено здание гидростанции.
Оторопевший Альшанский сказал, что партия только начала изыскания, и где строить, пока неизвестно.