В эту минуту в комнату вошла девушка из магазина.
— Мадам, — сказала она, — государыня желает иметь такую же шляпу, какую вы вчера сделали княгине Долгоруковой.
— Она явилась сама? — спросила Луиза.
— Да, сама.
— Попросите ее в салон, я приду сию минуту.
Девушка вышла.
— Вот что напомнило бы Розе, — сказала Луиза, — что я всего л ишь бедная модистка. Но если вы желаете увидеть, как с человеком происходит еще более поразительная, чем со мной, перемена, поднимите гардину и посмотрите сквозь эту стеклянную дверь.
С этими словами она ушла в салон, оставив меня одного. Я воспользовался данным мне разрешением и, приподняв гардину, прильнул к уголку стекла.
Та, которая вызвала Луизу и о которой доложили, назвав ее государыней, оказалась молодой красивой женщиной двадцати двух — двадцати четырех лет, с азиатским типом лица; шея ее была украшена ожерельем из драгоценных камней, уши — бриллиантами, руки — перстнями. Она опиралась на молодую невольницу и, словно ей было страшно утомительно ходить даже по пушистым коврам, устилавшим пол салона, остановилась около стоявшего ближе всего к двери дивана, в то время как невольница принялась обмахивать ее веером из перьев. Едва увидев Луизу, она исполненным небрежности жестом сделала ей знак подойти и на довольно скверном французском языке велела ей показать самые элегантные, в особенности самые дорогие шляпы. Луиза тут же велела немедленно подать ей самые лучшие шляпы, какие у нее были; государыня примеряла их одну за другой, все время смотрясь в зеркало, которое держала перед ней, стоя на коленях, сопровождавшая ее девушка, но ни одна шляпа ей не понравилась, так как среди них не было точно такой, как у княгини Долгоруковой. Так что пришлось дать ей обещание изготовить еще одну по тому же самому образцу. К несчастью, расслабленная красавица пожелала, чтобы шляпа была готова еще до вечера, ибо именно в этой надежде она решила нарушить собственное спокойствие. Выслушав все мыслимые возражения, она потребовала, чтобы новую шляпу доставили ей по крайней мере на следующее утро, что было все же исполнимо, если работать всю ночь. Успокоенная данным ей обещанием — ибо было известно, что Луиза неспособна пренебречь взятым ею на себя обязательством, — государыня поднялась и, по-прежнему опираясь на руку невольницы, медленно проследовала к выходу, не переставая напоминать Луизе о необходимости сдержать данное ею слово, если только у нее нет желания заставить свою заказчицу умереть от огорчения. Луиза проводила ее до дверей и сразу же вернулась ко мне.
— Ну, как? — спросила она меня, смеясь. — Что вы скажете об этой женщине? Посмотрим-ка.
— Скажу, что она очень красива.
— Я не об этом вас спрашиваю; я вас спрашиваю, каково ее происхождение и какое она занимает положение в обществе?
— Ну, если бы я видел ее в Париже, с ее неестественными манерами, с потугами изображать из себя великосветскую даму, то сказал бы вам, что это какая-нибудь оставившая сцену танцовщица, находящаяся на содержании у лорда.
— Что ж, неплохо для начинающего, — сказала Луиза, — вы почти угадали. Эта прекрасная дама, чьи хрупкие ножки сегодня с трудом ступают по персидским коврам, всего лишь бывшая невольница, грузинка, которую министр Наравичев, фаворит императора, сделал своей любовницей. Это превращение произошло с ней всего четыре года тому назад, и, однако, бедная Машенька уже забыла о своем происхождении, или, скорее, она помнит о нем до такой степени, что, за исключением часов, посвящаемых ею своему туалету, все остальное время она мучает прежних своих товарок, для которых сделалась теперь воплощением ужаса. Другие крепостные уже не смеют называть ее, как прежде, Машенькой и величают государыней, а это означает чуть ли не титул невестки царя. Вы ведь слышали, что мне именно так доложили о ее приходе? Впрочем, — продолжала Луиза, — вот пример жестокости этой выскочки: недавно, когда она раздевалась, у нее под рукой не оказалось подушечки для булавок и она воткнула булавку в грудь несчастной невольницы, исполнявшей обязанности горничной. Однако на этот раз история наделала столько шума, что о ней узнал император.
— И как же он поступил? — живо спросил я.
— Дал свободу невольнице, выдал ее замуж за одного из своих крестьян и предупредил министра, что если его фаворитка еще хоть раз позволит себе устроить нечто подобное, то он сошлет ее в Сибирь.
— И она приняла это к сведению?
— Да. Какое-то время о ней вообще ничего не было слышно. Но довольно говорить обо мне и о других, вер-немея к вам. Позвольте мне как вашей соотечественнице поинтересоваться, с каким намерением вы прибыли в Санкт-Петербург. Быть может, прожив здесь более трех лет, я смогу вам быть полезной хотя бы советами.