— Не уверен, но это не столь важно. Поскольку вы соблаговолили принять во мне участие, скажу вам, что я приехал сюда в качестве учителя фехтования. А что, в Санкт-Петербурге часто бывают дуэли?
— Нет, так как здесь дуэли почти всегда имеют смертельный исход, ведь после дуэлей и противников и секундантов ждет Сибирь, и здесь дерутся лишь по поводам, которые того стоят и за которые можно отдать жизнь. Но это не имеет значение: недостатка в учениках у вас не будет. Позвольте мне только дать вам один совет.
— Какой?
— Постарайтесь добиться у императора назначения в качестве учителя фехтования в какой-нибудь полк; это даст вам военный чин, а здесь, как вы понимаете, мундир — это все.
— Совет хорош, но гораздо легче дать его, чем последовать ему.
— Отчего же?
— Как мне добраться до императора? Ведь у меня здесь нет никакого покровительства.
— Я подумаю об этом.
— Вы?
— Это вас удивляет? — с улыбкой спросила Луиза.
— Нет, сударыня, меня ничто не удивляет, если это касается вас: вы настолько очаровательны, что добьетесь всего, за что бы ни взялись. Однако я ничего не сделал, чтобы заслужить такое внимание с вашей стороны.
— Вы ничего не сделали? А разве вы не мой соотечественник? Разве вы не привезли мне письмо от моей дорогой Розы? Разве вы, пробудив воспоминания о нашем Париже, не доставили мне едва ли не самые приятные минуты из всех, проведенных мною в Санкт-Петербурге? Надеюсь, я вас еще увижу?
— Только прикажите!
— И когда же?
— Завтра, если вам будет угодно мне это позволить.
— Хорошо, в тот же час; в это время я более всего располагаю собой для продолжительной беседы.
— Прекрасно, в тот же час!
Я расстался с Луизой, будучи очарован ею и чувствуя, что уже не одинок в Санкт-Петербурге. Конечно, эта бедная девушка, казалось жившая здесь обособленно от всех, была весьма хрупкой опорой, но в дружбе женщины есть что-то настолько приятное, что первое пробуждаемое ею в нас чувство — это надежда.
Я пообедал напротив магазина Луизы, у французского ресторатора по фамилии Талон, но не проявил ни малейшего желания заговорить с кем-либо из своих соотечественников, которых узнаешь здесь, как и всюду, по необычайной легкости, с какой они во весь голос беседуют о своих делах. К тому же я был настолько поглощен своими мыслями, что если бы в эту минуту кто-нибудь подошел ко мне, то он показался бы мне наглецом, пытающимся лишить меня части моих мечтаний.
Как и накануне, я нанял лодку с двумя гребцами и провел в ней ночь, лежа на своем плаще, наслаждаясь приятной роговой музыкой и считая звезды в небе.
Как и накануне, я вернулся домой в два часа, а в семь уже был на ногах. Желая поскорее закончить свое знакомство с достопримечательностями Санкт-Петербурга, чтобы потом заниматься лишь моими собственными делами, я попросил своего наемного лакея взять для меня дрожки за ту же цену, что и накануне, и отправился посещать все то, что мне оставалось увидеть в Санкт-Петербурге: от монастыря святого Александра Невского с его серебряным саркофагом, на котором фигуры изображены в натуральную величину, до Академии наук с ее коллекцией минералов, Готторпским глобусом, подаренным датским королем Фредериком IV Петру I, и костями мамонта, современника всемирного потопа, найденными на Белом море путешественником Михаилом Адамсом.
Все это было чрезвычайно интересно, и все же, по правде говоря, я каждые десять минут вынимал свои часы, чтобы узнать, не пришло ли время отправляться к Луизе.
Наконец, около четырех часов, я уже не мог более ждать; я поехал на Невский проспект, рассчитывая погулять там до пяти. Но у Екатерининского канала мне пришлось остановиться, потому что улица была запружена огромной толпой. Такие скопления народа были настолько редким явлением в Санкт-Петербурге, что я расплатился с извозчиком, ибо почти доехал до нужного мне места, и смешался с толпой зевак. Оказалось, что это вели в тюрьму какого-то вора, схваченного самим г-ном Горголи, петербургским обер-полицеймейстером; обстоятельства, сопутствующие этому воровству, объясняют любопытство собравшейся толпы.
Хотя г-н Горголи, один из красивейших мужчин столицы и храбрейших генералов русской армии, имел достаточно редкую внешность, случаю было угодно, чтобы один из самых ловких мошенников Санкт-Петербурга оказался удивительно похож на обер-полицеймейстера. Пройдоха решил использовать это внешнее сходство; и вот, чтобы усилить производимое им впечатление, наш двойник наряжается в мундир генерал-майора, набрасывает на плечи серую шинель с большим воротником, садится в изготовленные по его заказу дрожки, похожие на те, в каких обычно разъезжал г-н Горголи, и для полного подражания запряженные наемными лошадьми той же масти, что и у него, едет с кучером, одетым так же, как одевался кучер генерала, останавливается на Большой Миллионной улице у дверей одного богатого купца, вваливается в магазин и спрашивает у хозяина: