— А русские лишены недостатков?
— Конечно нет, но их не подобает замечать тем, кто пользуется гостеприимством этого народа.
— Благодарю за урок.
— Ах, Боже мой, это не урок, а совет: вы ведь приехали сюда с намерением остаться здесь надолго, не так ли? Заводите же себе друзей, а не врагов.
— Вы как всегда правы.
— Разве я не была прежде такою же, как вы? Разве я не клялась себе, что никогда ни один из этих вельмож, столь подобострастных с царем и столь заносчивых с нижестоящими, ничего не будет значить для меня? Так вог, я не сдержала слова; не давайте же никаких клятв, чтобы не нарушить их, как нарушила я.
— Судя по тому, какой я вас себе представляю, хотя мы познакомились только вчера, — сказал я Луизе, — вы долго боролись с собой.
— Да, борьба была трудная и долгая и даже чуть не окончилась трагически.
— Вы надеетесь, что любопытство во мне восторжествует над моей ревностью?
— Нет, я считаю важным, чтобы вы знали правду, вот и все.
— В таком случае говорите, я вас слушаю.
— Я служила раньше, — начала Луиза, — как вы должны были понять из адреса на письме Розы, у мадам Ксавье, самой известной модистки в Санкт-Петербурге, у которой тогда вся столичная знать делала покупки. Благодаря моей молодости и тому, что называют моей красотой, а больше всего благодаря тому, что я француженка, у меня, как вы, вероятно, догадываетесь, не было недостатка в комплиментах и любовных признаниях. Между тем, клянусь вам, хотя эти любовные признания сопровождались порою самыми обольстительными обещаниями, ни одно из них не производило на меня впечатления, и все они кончились ничем. Так прошло полтора года.
И вот примерно два года тому назад перед магазином мадам Ксавье остановилась коляска, запряженная четверкой лошадей; из коляски вышли две юные девушки, молодой офицер и дама лет сорока пяти — пятидесяти. Молодой человек был поручиком Кавалергардского полка и, следственно, служил в Санкт-Петербурге; дама же с дочерьми жила в Москве и приехала в Санкт-Петербург провести три летних месяца вместе с сыном. Их первый визит по прибытии был к мадам Ксавье, великой законодательнице мод: и действительно, любая элегантная дама могла появляться в свете, лишь находясь под ее высоким покровительством. Обе барышни были очень изящны, что же касается молодого человека, то я едва обратила на него внимание, хотя он во время своего короткого визита, казалось, весьма заинтересовался мной. Сделав покупки, дама дала свой адрес: Фонтанка, дом графини Ваненковой.
На следующий день молодой офицер явился в наш магазин один: он пожелал узнать, начали ли мы исполнять заказ его матери и сестер и, обратившись ко мне, попросил изменить цвет одного из бантов.
Вечером я получила письмо за подписью Алексея Ва-ненкова. Как и все письма такого рода, оно было признанием в любви; но одно в нем поразило меня своей деликатностью — в нем не было никаких соблазнительных обещаний, в нем говорилось о завоевании моего сердца, но не о покупке его. Бывают обстоятельства, в которых неизбежно становишься смешной, выказывая чересчур строгую добродетель; будь я светской девушкой, я отослала бы графу Алексею его письмо не читая, но я была бедной гризеткой: я сожгла письмо, после того как прочитала его.
На следующий день граф пришел опять; его сестры и мать поручили ему купить для них чепчики по его собственному выбору. Увидев его, я под каким-то предлогом ушла в комнаты мадам Ксавье и не появлялась в магазине до тех пор, пока он не уехал.
Вечером я получила от него второе послание. Он писал в нем, что все еще сохраняет надежду, так как думает, что я не получила его первого письма. Но, как и предыдущее, это письмо осталось без ответа.
На другой день пришло третье письмо. Тон его настолько изменился по сравнению с двумя предыдущими письмами, что он поразил меня. От первой до последней строчки оно несло на себе отпечаток грусти, напоминавшей, вопреки моему ожиданию, не печаль ребенка, у которого отняли любимую игрушку, а отчаяние взрослого человека, который лишился последней надежды. Он писал, что если я не отвечу на это письмо, то он попросит у императора отпуск и проведет четыре месяца с матерью и сестрами в Москве. Мое молчание позволило ему поступить так, как он намеревался. Полтора месяца спустя я получила от него письмо из Москвы; оно заключало в себе следующие слова: