Как коршун выискивает жертву, я орлиным взором осматриваю окрестности, выискивая пищу для глаза. Зачем мне это нужно, не знаю. Я только радуюсь, как ребёнок, нашедший осколок бутылочного стекла — толстый, с обкатанными песком и временем боками, изумрудно зелёного, кирпичного или голубого цвета. Я ищу типажи, которые трудно выдумать. Может быть, все эти странные личности, встреченные на улицах Нью Йорка, когда–нибудь станут персонажами моих будущих рассказов. А пока я их коллекционирую в собственной памяти, ключик от которой прячу среди этих торопливых строк. Загадочный мегаполис дразнит, выпуская на сцену жизни, как из волшебного ларчика, свои богатства понемногу. Так опытный фокусник приберегает на потом самый эффектный номер. Живые люди, судьбы которых я пытаюсь угадать, из трёхмерных, реальных, существующих по одним им ведомым законам и выписывающих замысловатые траектории по тротуарам города, благодаря моей фантазии превращаются в плоские вырезанные фигурки, плотно, одна к одной, укладываемые в многочисленные папки памяти. Частенько они там и остаются — забытые фантомы, оригиналы которых и не догадываются, что поразили чьё–то воображение и, быть может, дадут жизнь свои двойникам, которые уже будут подчиняться воле автора и обретут жизнь на, возможно, никем не прочитанных страницах. Случайная вспышка ассоциаций либо узнавания даёт мощный всплеск, и из открывшихся шлюзов памяти хлещет лавина образов и колоритных деталей.
Вот и сегодня, угнездившись на законном месте на Вест Бродвее, (сосед–китаец приезжает в пять утра и, заняв места для себя и меня, обморочно спит в машине), мечу территорию, отодвинув его столик и поставив свой, и затем совершаю утренний обязательный обход своих владений. Необходимо проверить всё ли в порядке, всё ли течёт по негласно установленным правилам и законам. И ещё тешит надежда — вдруг появилось что–нибудь новенькое или кто–нибудь колоритный порадует мой жадный до впечатлений глаз художника.
Ещё по дороге обнаружила, что чуть подальше галереи «Грант» появился новый жилец. Бледнокожий, с пышной шапкой оранжево–рыжих волос, раздетый по пояс, он сосредоточенно читал утреннюю газету за стенами своего дома, сооружённого из картонных коробок. Hа железном пандусе он aккуратно возвёл картонные стены и, как птица в гнезде, восседал в центре жилища, отвоёвывая невозмутимостью и абсолютной отрешённостью от внешних шумов право на неприкосновенность. Я со страшным грохотом бухала тележкой по плитам мостовой и вспоминала есть ли у меня мелкие деньги. Хотела дать ему пару долларов на кофе. Но он даже не повернул головы и был похож на менеджера, заключённого в стеклянный офис и решающего важные проблемы. Я струсила, не решилась его побеспокоить, но скошенным правым глазом успела «сфотографировать» ещё чистую кожу его спины, загорелые кисти рук, аккуратно сложенное одеяло, стопки книг и газет, тощий рюкзак и прислонённые к стене холсты. Рыжесть бездомного и его угрюмая, отчаянная сосредоточенность вызвали ассоциацию с Ван Гогом, переселившимся в наше время и странствующим по Земле Обетованной. Возможно, скоро мы станем находить на улицах холсты с нарисованными на нём стаями ворон и жёлто–фиолетовыми портретами уличных торговцев.
Oставив коробку с рисунками и пакет с холстами прямо на тротуаре, у разложенного стола, неспешно отправляюсь в Юнион сквер. Пересекаю Хаустон. Столики углового кафе все заняты. Пахнет поджаренным хлебом, яичницей и кофе. У низкой ограды привязана огромная собака. Возле её морды стоит миска с водой. Зверюга шумно втягивает носом вкусные запахи и стучит по земле хвостом. На боковой Беккер стрит разгружают фургоны и устанавливают полотняные навесы: здесь будет субботняя ярмарка. Не спеша, прохожу пару–тройку кварталов по Беккер. Шарю глазами по стойкам с одеждой, сумочками, шарфиками, бижутерией. Ранним посетителям улыбаются и предлагают записаться в круиз, оформить медицинскую страховку, сделать массаж, попробовать шашлык. Продираюсь сквозь липкую навязчивость торговцев и ныряю в тихий переулок. Чудеса! Нет ни одной припаркованной машины, нет мусорных куч. Внезапная тишина и сумрак словно бросили меня на дно колодца. Только где–то вверху чирикают воробьи. С недоверием оглядываюсь. С двух сторон на меня с красных кирпичных стен строго и спокойно смотрят окна в белых наличниках. Вокруг — ни души. Подбираю с тротуара книжку 1959 года выпуска — в яркой обложке и с цветными иллюстрациями. Название книжки — «Рыцари». Зажимаю рыцарей подмышкой и, выйдя за угол дома, опять окунаюсь в лавину света, звуков и запахов. В сквере всё как обычно. Кузнечиками снуют по дорожкам игрушечные зелёные автомобильчики, управляемые работниками парка. На скамейках лежат туловища, по самую макушку укрытые рваными тряпками. Из–под одного такого импровизированного одеяла выглядывает женская аккуратная ножка, у скамейки стоит пара ещё нестоптанных приличных туфлeй. Уборщица туалета — невысокая, пухлая, чернокожая девушка, как обычно, сидит у входа на складном стуле. Лицо её выражает смертельную скуку, а глаза подёрнуты мутной, как у мёртвой курицы, плёнкой. Бросив привычное и безответное «Хай!», осторожно вхожу в полутёмное помещение с лужами воды на полу.