Потом проскочили на Каменный мост, оттуда насладились видом Кремля, освещенного лунным светом.
Далее автомашина пошла ходко, нигде не задерживаясь, удаляясь все дальше и дальше от центра. Девушки заволновались. Тем более что их соседи, которые до этого вели себя вполне пристойно, стали к ним приставать, скабрезно шутить, обнимать, домогаться поцелуев. Перепуганные девушки потребовали немедленно остановить машину. Встревожился и Петя, поддержав их требования.
К этому моменту автомашина уже сошла с асфальтированного шоссе и устремилась в дачные дебри. Достигнув первой поляны, она остановилась. Тогда, через открывшуюся дверцу, Зоя, сидевшая с краю, вывалилась прямо на траву и, напуганная случившимся, стремглав бросилась бежать. После этого Петя попытался вызволить из беды Раю и Лену, но их из машины не выпустили, Петю же выпихнули наружу, а дверцы автомашины захлопнули и закрыли изнутри. Петя понял свое бессилие. Тем временем девушки яростно сопротивлялись и кричали.
Пете ничего не оставалось, как бежать в расчете на помощь. И ему повезло. Вскоре он добежал до какого-то жилого многоэтажного дома, забарабанил в окна первого этажа и, когда к нему выбежали несколько встревоженных мужчин, рассказал, что произошло, и увлек их за собой.
Однако, когда они добежали до поляны, машина сразу развернулась и на бешеной скорости промчалась мимо, оставив плачущих навзрыд Раю и Лену.
Кто-то в темноте заметил и поднял с земли армейскую фуражку. Как потом выяснилось, изнутри ее на околыше была написана фамилия ее владельца Соколовский.
Петя оказался парнем порядочным и принципиальным. Докоротав бессонную ночь с Раей и Леной, утром вместе с девушками он явился в военную прокуратуру Московского гарнизона.
Там у потерпевших приняли обстоятельные заявления обо всем случившемся, возбудили уголовное дело, допросили и освидетельствовали девушек на предмет обнаружения ссадин, кровоподтеков и царапин, свидетельствующих о их сопротивлении. В тот же день они были подвергнуты судебно-медицинской экспертизе.
Был, конечно, допрошен и морячок Петя, который сдал органам следствия подобранную на месте преступления армейскую фуражку подполковника.
Как только было установлено, что фуражка принадлежала подполковнику Соколовскому, сыну маршала, дело немедленно перекочевало в Главную военную прокуратуру и для дальнейшего расследования было поручено мне.
Главный военный прокурор, в то время генерал-лейтенант юстиции, Афанасьев Николай Порфирович, передавая мне дело, кивнул в сторону своей "кремлевки":
- С полчаса назад звонил маршал Соколовский, интересовался, зачем вызван его сын. Я ответил кратко: "Пусть явится!" Больше не звонил.
Главный был явно расстроен. Встал из-за своего стола, молча прошелся по кабинету и, обдумывая ситуацию вслух, произнес:
- Гнусный случай. - Потом резко повернувшись ко мне, приказал: - Если все подтвердится- всех немедленно арестовать! Санкцию дам я.
Потерпевшие все подтвердили. Для сына маршала Соколовского "со товарищами" нашлось место в камерах предварительного заключения.
Доказательственная сторона уголовного дела в отношении этих обвиняемых уже изначально была, как говорят, "непробиваемой". Обвинение ничуть не поколебали и заявления арестованных и их адвокатов, будто находившиеся в нетрезвом состоянии потерпевшие были обыкновенные "ресторанные девочки", сами напросившиеся на увеселительную автопрогулку.
Из показаний свидетелей наиболее достоверным было признано все то, что рассказал морячок Петя.
Мне, конечно, понадобились и показания Аркадия Исааковича Райкина. Я поднялся в лифте к нему на четвертый этаж гостиницы "Москва", позвонил, а когда дверь открылась, увидел перед собой любимого артиста.
Без грима он выглядел таким, каким мы все его знали. С внимательным взглядом, открытым широким лбом, среднего роста, спокойный в движениях.
Он несколько отступил, пропуская меня, и при виде моей военной формы очевидно подумал, что я ошибся номером.
Я поспешил представиться, достал из кармана и протянул ему свое удостоверение. Райкин на удостоверение даже не взглянул, ограничившись тем, что я назвал себя.
Мой рассказ об уголовном деле много времени не потребовал.
Райкин выслушал меня, не прерывая, сказал:
- Этих девочек, наших восторженных поклонниц, я да и мы все знаем лишь с исключительно хорошей стороны. Вчера они появились на нашем спектакле даже здесь в "Эрмитаже". Очевидно, приехали из Ленинграда, вслед за нами... - Тут же он с подчеркнутой готовностью поинтересовался: - Мы чем-то можем им помочь? Нужны какие-то затраты, обратные билеты, что-то еще?
Но я сразу сказал:
- Для них все уже сделано. Я пришел, чтобы поставить вас в известность обо всем случившемся. Кроме того, мне предстоит допросить в качестве свидетелей Горшенину и Серову. Вы не возражаете?
- Они обе здесь, и я готов предоставить свой кабинет.
- Спасибо, но лучше, если они придут в Главную военную прокуратуру, например, завтра днем.
- Будем считать, что вопрос уже решен. А о причине их вызова сказать можно?
- Безусловно! - поспешил заверить я. - Иначе они могут подумать бог знает то и станут нервничать.
На следующий день, точно в назначенное время, мне позвонил наш дежурный из бюро пропусков и доложил:
- Ваши свидетельницы уже здесь.
- Горшенина и Серова?
- Они, - подтвердил дежурный и вроде как запнулся.
Почувствовав это, я уточнил:
- Что еще?
Вместо ответа дежурного в трубке зазвучал женский голос, и мне пришлось выслушать возмущенную тираду:
- Я еще одна артистка из труппы Райкина - Малоземова. Дело в том, то нас никогда и никто не допрашивал, а это очень интересно. Почему вы исключили меня?!
- Ах вот о чем идет речь! - облегченно вздохнул я и, скорее из желания пошутить, заинтересованно спросил:
- Вы что-то от себя еще можете добавить?
Малоземова ответила шуткой:
- Мой папа был мелкопоместный дворянин!
- О! Это в корне меняет все дело, - подхватил я и попросил: Передайте, пожалуйста, дежурному, пусть он выпишет пропуск и для вас.
Надо признать, что по тем временам приговор Верховного суда по делу сына маршала Соколовского и его соучастников прозвучал весьма сурово. Обвиняемый Соколовский был осужден к 17 годам лишения свободы. Соответственно была решена судьба и двух его однодельцев.
А через пару с лишним лет умер Сталин и бразды правления перешли к Маленкову. Именно к нему и обратился маршал Соколовский, что привело к применению частной амнистии по делу его сына и других. Им удалось досрочно освободиться.
В начале лета 1953 года ранним утром я приехал в Сочи, на отдых в санатории им. Ворошилова. Позавтракал и сразу устремился к местной канатной дороге.
В вагончике фуникулера нас было только двое. Впереди сидел какой-то молодой человек в таком же, как и у меня, белом летнем костюме. Через пару минут он вдруг ко мне обернулся:
- Сергей Михайлович! С вашей профессией я бы имел более цепкую память на лица.
Я понял, что имею дело с одним из бывших своих "подопечных". К сожалению, я его не узнал. Тем не менее нельзя было не ответить, и я спокойным тоном произнес:
- Не знаю, доставит ли это вам удовольствие, но буду откровенен: к великому своему сожалению, в практике моей работы, помимо собственной воли, часто приходится мне сталкиваться и с теми, кто в последующем простого внимания не заслуживает.
Через минуту вагончик фуникулера прибыл на конечную остановку. Я по крутой дорожке устремился к пляжу вслед за попутчиком. У входа на пляж, куда посторонних не пускали, я сразу обратился к дежурной, проверявшей наши санаторные книжки.
- Как фамилия того товарища, который только что прошел на пляж?
И прежде чем она успела ответить, вспомнил его сам. Да ведь это был сын маршала Соколовского. Вот так история... Вспомнил и о том, что к нему применили частную амнистию и даже сохранили прежнюю службу в армии. Одновременно мне стало известно, что он и другие заявили, что были вынуждены себя оговорить из-за применения к ним во время предварительного следствия физического воздействия.