Слушает моя Настя, серьёзная. Спустились мы к воде, позвал я моряков, выход открыл: ключи с собой есть, дело недолгое. Увидели они путь да корабль, что им создал, заулыбались, обрадовались:
- По облакам на летучих кораблях плавать будем! – смеются. – Небо бороздить! Утрём носы авиации!
Проводили мы их с Настей вином красным да дальше пошли. А с воды в небо флотилия уходила…
- Что теперь? – Настя спрашивает.
- Тех, кто в земле, отпустить надо, - отвечаю. – Им дорогу открыть.
- Много их, - Настя огляделась вокруг. – На других островах тоже есть.
- Есть, - кивнул. – Потому тут пути надо делать, чтобы все могли уйти. А куда идём – там точка ключевая.
Пришли, я на часы поглядел: до конца стоянки ещё час, успеваем нормально. Но и медлить слишком нельзя – группа наша сюда скоро придёт, надо до этого управиться.
Зашли внутрь укреплений, темно, прохладно. Души устало смотрят, зло почти: опять туристы, мол…
Встал я на место нужное, чтобы все слышали, и начал души звать.
- Вставайте, - говорю, - хватит вам тут мучиться. Долг вы свой исполнили честно, кровью землю напоили, жизни свои за неё отдали. Дело великое сделали, пора вам на волю…
Стою, зову, Настенька за мной напевает негромко, мелодично очень и душевно. Заслушался бы, да не для меня песня, для павших.
И стали они выходить на свет, недоверчиво переглядываясь: неужто, правда, конец заточению? Свобода пришла, какую ждали давно? И горечь их чувствую, и боль: знали, что не будет подмоги, до последнего полягут все, а ведь не пускали врага, до конца держались… Подвиг это, не каждому по плечу. И слабые духом были, и сильные. Все живые, никому умирать не хотелось… Только бросили их тут умирать, не вернулись за живыми, когда линия фронта отступила...
Встали вокруг нас, смотрят. Израненные, грязные, кто каким умер, таким и остался. И самому на душе горько и больно, и в глазах щиплет, но надо дело доделать.
- Идите, - говорю. - Ждут вас и родные, и любимые и подвиг ваш помнят.
Увидели они путь, что я открыл, запереглядывались недоверчиво, а потом один и шагнул вперёд:
- А что, - говорит, - братцы, где наша не пропадала? Айда, посмотрим! Всё лучше, чем здесь сидеть, гнить!
Шагнул он на путь, и омыло его, очистило, да тех услышал, кто с воды ушёл. Зовут они оставшихся, хорошо им. Засмеялся и этот счастливо, на меня посмотрел:
- А не врёшь ведь, чертяка! Только, - говорит, - ты товарищам нашим налил, а нас угостишь на дорожку?
- Угощу, а как же! – улыбнулся, щедро им вина налил. – На здоровье вам, будьте!
Повеселели они, улыбки появились, смех зазвучал. Шагнули на Путь, идут, благодарят, по плечу похлопывают:
- Спасибо тебе, браток!
И на душе легче и радостней, и Настенька стоит, улыбается, на ресницах слёзы смахивает…
Вышли они на свет божий, ждут стоят, а я гляжу – остался один, из проёма тёмного глядит хмуро.
- А ты чего не идёшь? – спрашиваю. – Твои товарищи собрались уже, ты один остался.
Буркнул он неразборчиво, а Настя вдруг вперёд выступила.
- Подожди, Джастер, - говорит. - Не моряк он. Он море ненавидел, лётчиком быть хотел, а его на флот забрали. Ты для моряков только Путь открыл, он его не видит. Я его выведу.
Ишь ты, не моряк… Кивнул я, а Настя запела опять, тихо, ласково, как мать для дитя любимого. И смотрю: вышел парень, и хмурость его ушла. Лицо круглое, веснушчатое, белобрысый сам, даже заулыбался.
- Мамо так пела, - говорит. – Петро я, с Харькова.
А Настя на меня покосилась и к выходу пошла, где остальные души ждали. Идёт, поёт, за ней Петро этот, я замыкаю. Вышли, а моряки серьёзные все стоят, ждут последнего.
Настя на меня посмотрела.
- Водку открой мне, - говорит. – И сам выпей тоже. Дальше я их провожу.
Сделал, как велела, хоть и не любитель я водки, да Настя права: надо парней беленькой проводить, как положено. Вино – угощенье было.
А сейчас обряд.
Встала Настя в круг, поёт, морякам наливает… А они серьезно пьют, молча и уходят в небо. Петро последним ушёл: самолёт его ждал, на крыльях парень взлетел.
Долго его счастливый смех в небе звоном рассыпался…
Проводили парней, закрепил я Пути для оставшихся, на все островки вешки кинул: придут остальные, знают теперь, где выход для них.
Отошли с Настей от места, устроились на травке: на солнце отогреться да отдохнуть. Остатки вина допили, парней поминая. И вовремя: пяти минут не прошло, как с топотом и криками первые из нашей группы показались.
- А чего вы тут сидите? - спрашивают.
- Греемся, - отвечаю.
- А укрепления здесь где?
- Да вон там, – рукой махнул, показал.
- Мы отплываем скоро, - инструкторша пробежала мимо.
- Успеем.
Посидели мы ещё с Настей и пошли обратно. И когда шли – роту солдат встретили: по путям они пришли с другого конца острова. Старшина их вёл, нас увидели – честь отдали, как начальству: знали уже, кто постарался. Я им козырнул за подвиг великий, а Настя поклонилась уважительно.
Мы на катер загружались, а они уходили и песню пели…
Но на этом моя работа не закончилась: где-то через полчаса следующий остров показался. Я и без того не слишком хорошо себя чувствовал: вложился основательно, а для восстановления время нужно. Но решили меня на прочность испытать: только к острову подплывать стали - мне совсем заплохело, хоть кровью блюй, до того излучение убийственное откуда-то пошло.
Настя на меня посмотрела, села рядом, за руку взяла, а мне и не до радости даже, боль пришлая душу наизнанку выворачивает.
- Тебе плохо? – спрашивает. – Может, останешься?
Подумал я, головой покачал.
- Нет, - говорю, - на землю мне нужно. Излучение здесь жёсткое, а там не так фонит, как на воде.
Поднялся я на палубу и понял, отчего ещё плохо мне: остров передо мной лежал как зверь могучий, в муках умирающий. Его я услышал, его боль в себя принял.
Не мог я мимо такого пройти. Хоть сколько сил осталось, а помочь должен. Зубы сцепил, к трапу шагнул.
- Идём, - Насте кивнул коротко.
Вышли мы с ней на берег, народ кто куда разбежался, а Настя меня за руку взяла осторожно. И тепло от её ладоней, легче стало.
- Что с тобой? – спрашивает заботливо. – Заболел?
- Нет, - говорю. – Фонит здесь, сильно. Радиация, наверно. И остров умирает, помочь ему надо. Пойдём, источник поищем.
Пошли мы с ней, она впереди, а я за ней плетусь, тропы толком не вижу – больная земля вокруг, показать толком не может, метки редкие кидает только, куда идти. А под ногами нет-нет да кострища попадают – слепы люди, не видят ничего, на умирающем пируют.
Времени на этот остров немного дали, да источник мы нашли быстро: я всем существом его чувствовал. На соседнем острове он оказался: люди постарались. Посмотрел я и пошёл искать, чем помочь могу. Настя недалеко идёт, по-своему что-то делает, я в её колдовство не лез. Просыпаться она начала со мной рядом, силу свою почуяла, себя обретает теперь. Да и проще ей здесь, чем мне: жница Мораны, как-никак, а тут смерти расплёскано – по грудь почти. И только я это понял, как осознал: Настина здесь работа, я на подхвате только, как проводник, на место привести. Сказал Насте, подумала она, кивнула:
- Веди тогда.
Спросил я остров, куда идти нам, а он от болезни и говорить разучился почти, еле-еле отвечает. Но показал тропу, пришли. Другой берег, плоский, галькой усыпан; и вода, и камни больные насквозь. И пока Настя по берегу ходила, искала что нужно, я понял: не исцелить остров, перешёл он границу эту. Болезнь глубоко слишком в землю вошла, до костей, до основания острова почти. Как рак метастазы по всему организму раскидала. Смотрю на это всё, а ощущения такие, что зубы без наркоза сверлят все сразу, нервы со всего тела вытягивают и кровью блевать хочется. А Настя зовет: