Но я действительно влюбился, и не упомяни я здесь об этом, рассказ мой оказался бы неполон. (Хочу напомнить вам: я, безусловно, намерен быть правдивым, но не за чужой счет, я не желаю оскорблять оказанного мне доверия.) Интересно, что будут говорить о нас с Джейн Брукфилд после нашей смерти? Возможно, ничего, и эта печальная история будет погребена навеки, как ей и надлежит, но как бы мне того ни хотелось, я не могу обойти ее молчанием. Ничто не причинило мне такого горя, не исключая болезни Изабеллы и смерти ребенка, как мое чувство к Джейн. Оно терзало меня долгие годы, но и тогда, когда в конце концов угасло и перешло в тупую боль, а после - в ощущение пустоты, я не забыл и не простил того, как со мной обошлись. Вы недоумеваете - что, черт побери, все это значит? Что он пытается сказать? Что это за любовь такая, доставившая столько огорчений?
В подобных случаях невероятно трудно дается откровенность. Окажись я снова на улицу Янг в 1847 году, я бы легко, с улыбкой представил вам своего друга Джейн Брукфилд, жену моего давнишнего кембриджского приятеля Уильяма Брукфилда. И сделал бы это с гордостью и совершенно открыто - вот, сказал бы я, обворожительная леди, которой я восхищаюсь больше всех на свете, вот добрая, благородная женщина, которую мои девочки обожают и, полагаю, будут обожать и впредь, вот богиня, которой я ежедневно поклоняюсь, и я сказал бы все это в присутствии ее мужа. Вы удивляетесь, вы думаете, что я ввожу вас в заблуждение? Нет, ничего похожего, но история моей любви к Джейн непроста. Трудно быть откровенным, еще труднее вообще заговорить на эту тему. Начнем лучше с Уильяма, потому что все и впрямь началось с него. Уильям был священником, но не столько по собственному выбору, сколько потому, что при его больших талантах и малых доходах то был единственный способ продвинуться в жизни. Наша дружба возобновилась, когда я вернулся в Лондон после болезни Изабеллы. Он был викарием церкви св. Иакова на Пиккадилли, и, поскольку я был все равно что холост, общались мы по большей части в доме Уильяма. Он убеждал меня считать его дом своим, всегда приглашал заходить, уговаривал остаться, вышучивал мою нерешительность, когда я появлялся неожиданно. Вряд ли я ошибаюсь, подчеркивая его радушие и настойчивое гостеприимство, я не раз задумывался, не толкую ли я превратно эту историю, но нет, здесь нет ошибки; я не втирался к ним в доверие, не навязывал им своего общества, и Брукфилды, несомненно, подтвердили бы мои слова. Мы дружили, мы любили друг друга - стоило ли этого стыдиться? Я никогда не виделся с Джейн иначе, как в присутствии Уильяма, ни разу не сделал ей комплимента, которого бы не слышал ее муж, и мне казалось, он радовался похвалам не меньше, чем она. В наших отношениях не было ничего дурного, пока их не испортили другие. У нас все было общее: вкусы, друзья, развлечения, и мы, естественно, встречались чуть не каждый день и переписывались, если не встречались. Я, со своей стороны, и на мгновение не допускал мысли, что должен чего-то остерегаться, ибо никогда не заглядывал в будущее, но если б и заглядывал, то думал бы, что все так будет продолжаться вечно. По-вашему, глупо? Вы улыбаетесь насмешливо и недоверчиво или посмеиваетесь над моей наивностью? Что ж, - я был наивен, я и сейчас таков: я знаю, что совершенно честен, женат, что я отец семейства и не испытываю угрызений совести. Мне никогда не приходило в голову рассуждать следующим образом: жена моего друга прекрасна и я люблю ее, эта любовь может перерасти в неудержимую страсть, и если ей придется выбирать, она, возможно, предпочтет его и отвергнет меня, тогда я буду неутешен, и лучше мне с ними не знаться. Я, как и вы, так не живу и убежден, что поступаю правильно.
Суть же заключалась в том, что мне нужна была такая Джейн Брукфилд. Я всегда любил женское общество, от души восхищался прекрасным полом и не мог существовать, если не оказывался рядом с какой-нибудь нежной, миловидной юной особой хотя бы на час в день. Вы знаете, как я тосковал о жене, не стоит возвращаться к этой теме, но вы не знаете, как мне было трудно свыкнуться с мыслью, что я отныне буду навсегда лишен женского общества лишь оттого, что у меня нет жены. О, я видел множество женщин, кружась в светском вихре, переходя с приема на прием, с обеда на обед, но говорю я не о них мне не хватало женского общества в домашнем кругу. И Джейн Брукфилд восполняла мне его. По вечерам она садилась за рояль, играла и пела для нас с Уильямом, разливала чай перед камином, занимала непринужденным разговором, на который женщины такие мастерицы. Мне нравилось ей прекословить, чтоб наблюдать, как легкий румянец окрашивает ее щеки, и слушать, как она пылко протестует, считая свои слова необычайно резкими, хотя на самом деле они были мягки и нежны, как музыка. Но Джейн отнюдь не была кроткой и уступчивой, о нет - у нее был острый ум, которым я восхищался. Впервые я мог говорить с женщиной свободно и на равных на любую занимавшую меня тему, и для меня было открытием, как животворно это действовало. Ведь с Изабеллой, если вы помните, я ничего похожего не знал - возможно, по своей вине. Джейн была совсем другая - ее таланты гибли дома.