Поэтому я очень удивился, когда однажды папа с мамой вместе явились в неурочный час, хмурые и молчаливые.
Мама приказала мне собрать в портфель все учебники, а сама принялась укладывать мои вещи в чемоданчик, с которым меня отправляли к бабушке. Когда я поинтересовался, к ней ли я еду, папа резко меня оборвал: "Куда тебе скажут, туда и поедешь!"
Мама сдержанно попросила его "не срывать дурное настроение на ребенке, который абсолютно не виноват, что его отцом овладела охота к перемене мест, представляющая собой, как известно, род недуга". Лишь этим недугом, продолжала она, наполняя чемодан моими рубашками и трусами, можно объяснить удивительный эгоизм, с которым некоторые люди готовы ради собственного удовольствия сорваться с места и сорвать других, хотя у этих других могут быть свои собственные планы. "Но, конечно, для этих гениальных людей планы простых смертных не имеют ни малейшего значения".
Папа, как у него водится в минуту волнения, взъерошил обеими пятернями свои светлые курчавые волосы. Сделав этот непременный жест, он прижал обе ладони к груди и горячо заговорил:
- Тоня, ну при чем тут гениальные люди и простые смертные! Неужели мне заново нужно объяснять тебе элементарную аксиому: если дела хорошо складываются у меня, значит, они хорошо складываются у всей нашей семьи. Неужели тебе это все еще не ясно?
- Аб-со-лютно ясно! - холодно отчеканила мама. - Важно только, как складываются дела у тебя, а как они складываются у меня, на это можно наплевать и забыть.
- Не наплевать, а разумно рассудить, что важнее для нас.
- Пожалуйста, не подавай дурных примеров Виктору, не кричи. Он и так последнее время распустился до безобразия.
На всякий случай я не очень громко буркнул:
- Ничего я не распустился.
Они меня не услышали, им было не до меня. Решалось нечто очень важное, и я надеялся догадаться, что именно, до того, как меня выдворят из дома. Куда это папа хочет сорвать маму, не считаясь с ее планами? Мама всегда в подобных случаях иронизировала насчет "гениальных людей" и "простых смертных", подразумевая в первом случае папу, а во втором себя. Насчет ее планов я тоже кое-что слышал. Осенью она собиралась защищать кандидатскую диссертацию. Папа-то уже работал над докторской диссертацией, кандидатскую он защитил почти сразу после института.
- Не понимаю! - воскликнул он, опять запустив все пальцы в свои кудри. - Просто не понимаю! Неужели тебе самой не интересно?
Мама защелкнула крышку чемодана и выпрямилась.
- Может быть, мы все это обсудим без Виктора?
- Ну хорошо, хорошо, - сказал папа, подхватывая чемодан. - Идем, Виктор.
Мы спустились со своего тринадцатого этажа, и я совсем расстроился. В пятницу, да еще в такой теплый майский день, уезжать от ребят и начавшего зеленеть парка! Пропала суббота, пропало воскресенье, которых всегда ждешь не дождешься. А мы-то с Ленькой размечтались!
Я было заикнулся, что хочу забежать к Лене Кузовлеву предупредить его о внезапном отъезде, но папа раздраженно прикрикнул на меня, и я покорно полез в наш беленький "Москвич", в знак протеста - на заднее сиденье.
2. ...И НАЗОВЕМ "ЗАПИСКИ ВИКВИКСКОГО КЛУБА".
У бабушки я на этот раз пробыл необычайно долго - больше трех недель, - причем за весь этот срок папа с мамой известили нас лишь один раз. И сколько я ни допытывался у бабушки Прасковьи, что все это значит, она неизменно пожимала плечами: "Откуда мне знать, Витенька? Может, на работе у них что-то такое эдакое, не для нашего с тобой ума, может, еще что. Значит, нам с тобой знать пока не положено. Придет срок, скажут".
Но по лукавым морщинкам у ее глаз я догадывался, что она-то знает правду, только ей не велено мне ничего говорить.
Я изнывал от любопытства и очень скучал по дому, по ребятам, которые уже начали осваивать подсохшую территорию парка. Наконец за несколько дней до окончания учебного года папа приехал, чтобы меня забрать - и бабушку тоже.
Я возрадовался:
- Бабушка, ты к нам насовсем?
- Нет, Витенька, - вздохнула почему-то она, - я вас только провожу до самолета и...
Спохватившись, что проговорилась, она испуганно поглядела на папу. Он махнул рукой:
- Теперь можно, чего уж там. Одним словом, едем мы с тобой, Виктор-помидор, в Лондон.
- Ку-да?!
- В Лондон, в Англию. Есть, понимаешь, такая страна на свете Англия. Не слыхал? Говорил ведь тебе: учи географию, пригодится.
Он хотел шуточками загладить нанесенную мне обиду, но я сразу дал понять, что ничего у него не выйдет. Такая невероятная новость, такая огромная перемена в нашей жизни, а они просто взяли и отправили сына подальше! И бабушка хороша. Знала и даже не намекнула. Она по моему взгляду прочла мою мысль и виновато произнесла:
- Витенька, ведь не ведено мне было...
- Ты старше их, они ничего тебе велеть не могли, - непреклонно отвел я ее довод. - Никогда тебе не прощу.
Отец насупился:
- Ну, вот что, молодой человек, ты говори, да не заговаривайся. Когда сочли нужным, тогда и сказали. У нас это время и без тебя голова кругом шла - столько разных дел навалилось. Скажи спасибо бабушке, что выручила нас, как всегда, а то насиделся бы дома голодный.
- Лучше бы голодный! - проворчал я непримиримо и замолчал.
Так бы я промолчал до самого дома, если бы папа не пробормотал, высунув голову из машины и задрав ее в небо, затянутое густыми облаками:
- Хоть бы погода не испортилась окончательно... Не хватало еще в аэропорту застрять!
- В каком аэропорту? - завопил я. - Мы разве уже сегодня уезжаем?
- Чего ты орешь как резаный? - осадил он меня. - Тебе русским языком так и было сказано: сегодня. Только не уезжаем, а улетаем. В пять надо уже быть в Шереметьево.
Новый сюрприз! Значит, я ни собраться толком, ни с ребятами толком попрощаться не успею. Удружили мне родители с бабушкой вместе!
- Ну и я вам больше никогда ничего не скажу, - пообещал я папе, отворачиваясь к окну, чтобы окончательно набрать в рот воды. Однако мне снова пришлось нарушить обет молчания, потому что меня пронзила одна мысль: - А как же я поеду без табеля за пятый класс? Кто же меня там примет в школу?