Корпусная переводчица говорила о том, что в переводе чрезвычайно важна точность. Никакой отсебятины, никаких языковых украшательств. Когда допрос ведет штабной офицер, то нужно предельно точно передать не только его слова, но и сам тон. То же относится и к показаниям пленного.
— Старайтесь понять состояние пленного, проникнуть в его психологию. Это помогает вести допрос, добиваться нужных командиру данных о противнике.
Помолчав с минуту, переводчица продолжала:
— Вы на фронте недавно, пленных первого периода войны не видели. Но знать вам о том, какими они были, следует.
И она вспомнила осень 1941 года. Немецкие танки рвались к Москве. Во время нашего контрудара был захвачен в плен командир немецкого танка, унтер-офицер.
— Через час он был доставлен в штаб дивизии, где я в то время служила, — рассказывала мне старший лейтенант. — Шел тяжелый бой. Офицеры штаба были на наблюдательном пункте, в частях дивизии. Допрос поручили вести мне самостоятельно. Кроме двух разведчиков-солдат и меня, в комнате никого не было.
— Вел себя немецкий танкист в высшей степени нагло и развязно. Как сейчас помню: перегнулся через стол и так фамильярно: «Фрейлен, советую захватить несколько секретных документов из вашего сейфа и вместе со мной… — Он выразительно показал на запад. — Ведь все равно меня наши освободят. Зачем же вам лишний шанс терять? Великая Германия умеет ценить тех, кто ей помогает».
— Я даже задохнулась от возмущения. А этот… — Переводчица остановилась, видимо, подбирая слово, чтобы порезче охарактеризовать гитлеровца, но так и не подобрала. Махнула рукой и сказала:
— А ведь он и впрямь рассчитывал, что чуть ли мне не честь оказать хочет.
— Чем же закончился допрос? — с интересом спросил я.
Переводчица усмехнулась.
— Я ему сказала: «До победы нацистов вам не дожить». И по-русски приказала увести пленного. Посмотрели бы вы, как его переменило вмиг. Он подумал, что его сейчас же на расстрел поведут. Начал извиняться, говорить, что я его неправильно поняла, согласился давать показания. Когда допрос был закончен, я ему сказала: «Напрасно вы испугались. Говоря, что до победы нацистов вам не дожить, я имела в виду, что гитлеровцам Советскую страну никогда не победить». И закончила допрос словами: «Пленных у нас не убивают. Так только фашисты поступают. Вас сейчас отправят в тыл, в лагерь военнопленных».
Немецкий танкист злобно сверкнул глазами, но промолчал. Вот такие «экземпляры» попадались часто в 1941–1942 годах. Иные вообще молчали, отвечать отказывались. После разгрома под Сталинградом и на Курской дуге пленные другие пошли. Этих вы сами увидите, узнаете. Кстати, мне из штаба дивизии звонили, чтобы вы обратно поторопились. Сегодня разведчики в ночной поиск идут. Вам нужно быть на месте.
Старший лейтенант написала несколько слов на листке бумаги, вложила листок в конверт. Отдала мне. Сказала:
— Здесь я пишу, что данные и знания для работы военным переводчиком у вас есть. Итак, желаю успехов.
Она поднялась, невысокая, худенькая. Из-под накинутой на плечи шинели блеснули ордена — Красного Знамени, два Красной Звезды и медаль «За отвагу».
«Вот это да!» — мысленно произнес я, пожимая протянутую мне хрупкую руку корпусной переводчицы.
Пленные дают показания
Через несколько минут, выйдя из полутемного блиндажа разведотдела корпуса, я зашагал по заснеженной дороге к деревне Иваньково. Здесь, в полутора километрах от переднего края, располагался штаб дивизии.
В огромном блиндаже, куда вмещались все отделы штаба дивизии, меня встретил начальник разведки майор Нарыжный. Он провел меня в отделенный плащ-палатками угол блиндажа, где и был разведотдел. Быстро пробежал глазами записку переводчицы, сказал:
— Командиру дивизии о вас докладывал. Сегодня будет приказ. А пока что оставайтесь здесь. Разведчики в поиск идут. Возможно, пленный будет. Нам «язык» позарез нужен. Сегодня у нас 6 января, а на 8-е назначено наступление на участке дивизии. Уточнить нужно, что у немцев делается. Так что безотлучно находитесь в штабе. Я с Харьковым пойду к разведчикам, проводим их в поиск.
Нарыжный ушел. Вслед за ним ушел и Харьков. Но прежде чем покинуть блиндаж, он отдал мне оставшиеся после моего предшественника разговорники, вопросники, словари. Здесь же были копии протоколов допросов. В изучение всех этих материалов я и углубился.
Прошло несколько часов. На дворе была уже ночь. А в блиндаже ничего не менялось. Все так же горели «катюши» — лампы-коптилки из снарядных гильз. Все так же монотонно повторял радист свой счет: «Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре». А потом он называл цифры в обратном порядке. Все так же через 20–30 минут вздрагивал и ходил ходуном блиндаж от близких разрывов тяжелых снарядов. Гитлеровцы методически обстреливали дорогу, проходившую рядом со штабом и ведущую в тыл.