Я предлагал говорить по-немецки и услышав «ноу» или «ана муш ариф» (я не знаю), так же огорченно разводил руками: «очень, очень жаль мистер Ахмед, но и так далее». А вскоре часть офицеров, наиболее опытных и прилично знавших английский язык, перевели с повышением в другие полки. У нас осталось только четыре офицера, с которыми Юра мог общаться. Кроме мистера Усэмы, английский язык знали инженеры, капитаны Усэма и Ахмед, а также полковой врач мистер Мухамед. В повседневной работе и жизни мы встречались с офицерами, сержантами и рядовыми. Со всеми нужно было говорить. Нередко разговор проходил примерно таким образом. Я приглашал офицера, знающего английский язык, с собой на батарею. Там собирал необходимых мне специалистов или просто солдат и говорил Юре то, для чего я, собственно, и приехал к ним. Юра переводил на английский приглашенному офицеру, тот переводил на арабский. Если возникали вопросы или просто желание со мной поговорить, а это было довольно часто, то все шло в обратном порядке. Такой способ хоть и давал некоторые результаты, но был страшно утомителен для всех, так как десятиминутная беседа в обычных условиях отнимала не менее часа. Но иного выхода не было, если нужно было что-нибудь сделать. Приходилось и Юре обращаться ко мне за помощью, когда солдаты или офицеры хотели удовлетворить свое любопытство. Чаще всего спрашивали, сколько ему лет, есть ли жена и дети. Тут уж мне приходилось выступать в роли переводчика. Иногда Юра обращался ко мне с просьбой что-нибудь сказать Ахмеду Фергали или в столовой, при общем разговоре.
Положение умной собаки, которая все понимает, а сказать не может, удовольствия не доставляет. Я это испытал на себе и поэтому провел с Юрой несколько занятий по изучению арабского языка. Занятия эти сводились в основном к следующему примитивному способу. Я называл вещи по-русски, а затем по-арабски, а потом только по-русски и Юра должен был отвечать мне по- арабски. Обучение шло довольно успешно. Молодость, навыки в изучении иностранных языков, полученные в Киевском университете, отличная память и прилежание способствовали этому. Предлоги я выписал крупными буквами и повесил на стенку мэльги.
Примерно через месяц, когда я уезжал в отпуск, Юра уже мог объясняться с арабами и задавать им простейшие вопросы, а когда я вернулся из отпуска, позабыв там часть арабских слов, Юра не уступал мне, а вскоре превзошел меня. Я же, обрадованный тем, что имею переводчика, значительно снизил свои усилия и практически запас слов не увеличивал. Так и закончилась моя роль переводчика при переводчике. Юра отлично знал английский язык, и с его помощью я с мистером Усэмой вел длинные беседы или, как говорил мистер Усэма, дискуссии. Чаще всего — это дискуссии на военные и политические темы. При этом мы часто говорили о мировых проблемах. Мистер Усэма любил порассуждать в глобальном масштабе. При этом его красноречие не прерывалось по часу и более, а любое мое возражение или даже отдельное слово действовало на него, как бензин на огонь. Он словно вспыхивал и с еще большим жаром развивал свои идеи, почерпнутые в основном из местных газет и английских радиопередач. Когда же мы вынуждены были прерывать свои дискуссии по независящим от нас причинам, мистер Усэма извинялся, что он много говорил, что это его недостаток, что мы продолжим нашу дискуссию в другой раз, и он внимательно выслушает меня. Но в другой раз было то же самое: он говорил, я слушал. Я, конечно прощал ему его небольшую слабость, но добавлял:
— Я не со всем согласен. У меня по некоторым вопросам другое мнение.
— Завтра мистер Васили, я буду только слушать, — заверял меня мистер Усэма.
Однажды я все-таки не выдержал и вежливо заметил:
— Мистер Усэма, наверное, боится советской пропаганды?