{68} Первой российской эмиграции в Аргентине было относительно немного, но ее количество увеличилось после конца Второй мировой войны. Значительная часть второй эмиграции тоже попала в Южную Америку и, в частности, в Аргентину, существенно изменив соотношение сил. Среди нее было немало участников Освободительного Движения, бывших военнослужащих РОА. Почти вся антикоммунистическая эмиграция в Аргентине поделилась на различные группировки, враждовавшие между собой, принимая участие в послевоенной эмигрантской междоусобице, приправленной к этому еще юрисдикционными спорами и вмешательством посторонних сил, ловивших рыбку в мутной воде того времени. К глубокому прискорбию нам приходится констатировать следующее: большинство прибывших в Аргентину участников ОДНР не оказалось на достаточно высоком духовном уровне.
Никто из них не реагировал на указанную заметку и соответствующие разъяснения редакции газеты. Вместо того, чтобы возблагодарить Бога за сохранение духовной святыни РОА - походной церкви, находившейся в центре всего Движения и созданной по желанию ген. Власова, за то, что она неисповедимыми путями оказалась здесь же с ними в Аргентине, и хотя бы проявить какой-то минимальный интерес к данному факту, они не обратили на это ни малейшего внимания, продолжая заниматься своими духовно-бесплодными делами и конкурентной борьбой с другими эмигрантскими организациями.
Анализируя обстановку того времени, не приходится сомневаться в том, что и здесь была приложена злая и опытная в таких делах рука советской агентуры.
(Нельзя не вспомнить в связи со всем сказанным и книгу С. Л. Войцеховского "Эпизоды" (Издательство "Заря", Канада, 1978), которая, хотя и не имеет прямого отношения к нашей теме, но дает дополнительный интересный материал из жизни послевоенной российской эмиграции.).
{69} Учитывая складывающуюся обстановку и невозможность при данной ситуации поставить вопрос о каком-то хотя бы моральном использовании всего привезенного, я временно все законсервировал до более нормального положения и некоторого успокоения разыгравшихся послевоенных эмигрантских страстей.
Тогда же, в середине уже 50-x годов, мне все же удалось открыть небольшую часовню в одном из пригородов Буэнос Айреса, в которой все и было помещено.
В 1960 г., в связи с моим переводом в США, я вывез эти духовные ценности Российского Освободительного Движения эпохи Второй мировой войны в США, где они довольно значительное количество времени хранились в законсервированном виде. В начале семидесятых годов я, с соответствующего разрешения духовных властей Православной Церкви в Америке, открыл на Кэйп Код (Массачусетс) в городе Хаяннисе небольшую часовню в честь иконы Казанской Божией Матери. В эту часовню я также поместил реликвии, оставшиеся от дабендорфского храма. В часовне находится исторический антиминс, врученный мне митрополитом Серафимом Берлинским и Германским для совершения Евхаристии в Дабендорфе, св. чаша, реставрированная и приведенная в порядок, дискос, напрестольное Евангелие, напрестольный крест, одно из облачений. Все это ныне снова используется для богослужения и является несомненной духовной и одновременно исторической ценностью. Это понимают те, кто побывал в часовне. Один из руководящих деятелей Дабендорфа, приехавший на Кэйп Код и побывавший на литургии в часовне, подходя по ее окончании ко кресту и целуя его спросил:
"Отец Димитрий! Неужели я сейчас приложился ко кресту, к которому подходил более тридцати лет тому назад в Дабендорфе?"
"Да, именно к нему!" - ответил я.
Я считаю свою задачу почти выполненной.
{70} Почти, потому что после моей смерти все эти реликвии должны быть помещены в соответствующий музей, с тем, чтобы в дальнейшем быть переданными в Россию по окончании большевистского лихолетья. Поэтому мне остается просить всех верующих участников РОА, которые меня переживут, иметь это обстоятельство в виду и сделать все возможное для их сохранения в историческую память многомиллионного, спонтанно возникшего РОД на Западе, поддержанного большинством народа на родине, в память всех погибших за него. Быть может все оставшееся от походного храма в Дабендорфе когда-нибудь будет торжественно внесено в новый храм во имя св. апостола Андрея Первозванного, который будет построен на родине в память Российского Освободительного Движения эпохи Второй мировой войны.
(курсив наш; ldn-knigi)
{70}
НЕСКОЛЬКО ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
Эти несколько заключительных слов полагаю полезным предварить рассказом из более далекого прошлого, когда я еще служил в советской армии во время Второй мировой войны.
Вторая половина зимы 1944 года... Свирепствуют январские морозы с обильными снегопадами. Действующая советская армия. Где-то севернее нас советские войска прорвали немецкий фронт. Поэтому на нашем участке немцы, имея сильно укрепленную оборону, оставляют ее без боя и отходят на некоторое, в общем незначительное, количество километров. Советские части устремляются за ними. Я иду вместе со сводной ротой, составленной из остатков достаточно потрепанного батальона. Командую ею временно в связи с выбытием из строя ее командира. Идем, вернее бредем, по глубокому снегу в продолжении целого дня. Мороз и метель, переходящая в свирепый буран. Вечереет... Доходим {71} до каких-то брошенных землянок.
На относительно недалеком расстоянии вспыхивают немецкие осветительные ракеты... Новая линия немецкой обороны. Разведка доносит: дальше идти нельзя. Посылаю связного в штаб полка с донесением. Выставляем охранение и приступаем к осмотру землянок. Они хорошо оборудованы, устланы соломой и в них даже поставлены железные печурки. Отступали, по-видимому впопыхах валяются кое-какие вещи, огарки свечей. Завешиваем плащ-палаткой окно, зажигаем свечку. Солдаты растапливают печку. Появляется командир саперной роты и предупреждает: все пространство впереди заминировано, в чем он убедился, придя сюда несколько ранее нас. Пространство - это огромное поле, около километра шириной, за которым поднимаются немецкие осветительные ракеты. Устанавливаем связь с соседом. Солдаты принимаются за сухой паек. Мечтать о кухне в данных условиях не приходится. Мороз, ветер, снег...
Связисты тянут провод. Но он упорно молчит. Связной вызывает меня в штаб полка. С его помощью в темноте, по пояс в снегу, добираюсь до какой-то землянки, в которой находится штаб. Командир полка, потирая почему-то лоб рукой, сообщает о приказе сверху - бросить с ходу батальоны, от которых за предыдущие бои почти ничего не осталось, в немедленное наступление, прорвать оборону противника и занять еще какое-то количество километров и т.п. В данных конкретных условиях все это звучит как бред безумного, но приказ есть приказ.
Моя часть и сосед должны атаковать первыми. Пытаюсь объяснить, что подступы к немецкой обороне заминированы и пройти через них практически никому не удастся. Немецкая оборона не исследована разведкой. Расположение огневых точек противника неизвестно. Живой силы у нас почти нет. Люди изнурены до крайности...
Командир полка волнуется...
{72} "Вы понимаете, приказ!... Приказ - с ходу, с ходу и не иначе! Даю вам отсрочку до 24 ноль-ноль. Артиллерия?
Ее нет, где-то застряла..."
Спорить и объяснять бесполезно. Сверху до низу идет сплошная типичная советская перестраховка. Выполнение приказа означает сознательное самоубийство и бесцельное убийство сотен людей. Все погибнут в неразминированных подступах к немецкой обороне, под огнем противника, а раненные замерзнут в снегу.
Вернулся... Сообщил приказ командирам взводов. Они разошлись по землянкам с теми же мыслями, которые были у меня. А мысль одна: надо приготовиться к смерти.
В землянке тихо. Только слышен вой ветра за ее стенами. Сижу на соломе, опершись на стенку землянки. Остается только творить молитву. Недалеко от горящей свечки замечаю кусок розоватой бумаги, торчащей из соломы. Машинально вытягиваю ее. С удивлением вижу книгу на русском языке. Значит до нас здесь стоял русский добровольческий батальон немецкой армии. Раскрываю книгу... Она духовного содержания: проповеди одного из русских святителей прошлого столетия. На первой странице бросается в глаза эпиграф: