Л. А. Ювенский был ранен во время боя, который вел его полк. Помогая пострадавшему бойцу, он сам получил проникающее осколочное ранение в грудь. Через некоторое время санитары нашли его, оказали первую медицинскую помощь и отправили на следующий этап эвакуационно-лечебной системы. А поскольку все это происходило на правом фланге Западного фронта, сопредельном с Калининским, он оказался под кровом нашего госпиталя, в котором лечили и огнестрельные ранения грудной клетки.
Через три недели Леонид Александрович поправился настолько, что мог быть эвакуирован в глубокий тыл для полного выздоровления. Конечно, он предпочел долечиваться у нас. А затем, учитывая тяжесть ранения Ювенского, повлекшую за собой ограниченную годность к военной службе, командование Санитарного управления фронта сочло возможным использовать его в нашем госпитале в качестве ординатора хирургического отделения. Вот и трудились они потом вместе, Савогина и Ювенский, делая для раненых все, что было в их силах.
Естественно, мысли Леонида Александровича еще не раз обращались к его фронтовой одиссее. Как-то ночью, после благополучного окончания довольно долгой операции, во время которой Ювенский был моим ассистентом, он поведал мне об одном случае, который пережил недавно, сразу же после ранения.
— Лежу я у дороги после той беды, — рассказывал Ювенский, — и вижу в полузабытьи как наяву свою жену. Она в праздничном наряде, вокруг весело, кружатся пары, кто-то играет на скрипке. Мне чудится, что я улыбаюсь… и вдруг слышу стоны неподалеку. Виденье исчезло, но сил мне оно прибавило. Ползу на стоны, хоть сам чуть не плачу от боли. Вижу: лежат в пыли трое раненых бойцов, служивших в одном со мной полку. Запекшимися губами молят воды. «Помрем без воды», — говорят, задыхаясь. «Сейчас, братцы», — тихо отвечаю. Протянул свою флягу тому, кто лежал справа, — он, я видел, особенно истомился. А во фляге воды на донышке. Взял боец флягу, подержал в руке, словно взвешивая, заглянул в нее, но ко рту не поднес, видимо, побоялся, что сам все выпьет, другим не оставит, и отдал флягу соседу. Тот, с окровавленной повязкой на голове, совсем молоденький, чуть-чуть прижался щекой к фляге и передал ее третьему. Третий, уже пожилой солдат, тоже не стал пить. С трудом, чуть приподнявшись на локте, оглядел всех нас теплыми глазами и вернул флягу мне. Но я, конечно, не успокоился, благо вспомнил, что видел перед ранением небольшой ручеек поблизости. Как дополз до него — не знаю, но дополз туда и обратно. Напоил своих дружков, молодой даже заулыбался. А немного погодя, еще засветло, попали мы вместе в медсанбат и, представьте себе, все выжили на страх врагу!
— И чем вы все это объясняете? — спрашиваю.
— Разве не ясно? — удивился Леонид Александрович. — Сила дружбы и товарищества — вот что поддерживает и спасает человека в самых критических ситуациях.
— Так-то оно так, да подобрали вас все же полковые санитары, остановили кровотечение, перевязали и отправили в медсанбат, потом вас выхаживали в полевом хирургическом госпитале и в нашем.
Тут он взглянул на меня с таким недоумением в своих ясных глазах, что я почувствовал себя стариком рядом с ним, хотя нас разделяли лишь два года.
— Но это же само собой разумеется!
— Если бы еще и само собой делалось, — ответил я и дружески посоветовал: — Отправляйтесь-ка лучше на боковую, дорогой мой, уже третий час. А утром завтра, вернее, сегодня очередная летучка…
Впрочем, утром нам было не до совещания по текущим делам — неожиданно нагрянули фашистские самолеты. Обычно они появлялись в нашем районе в вечерние сумерки или вовсе ночью. После бомбежки к нам привезли немало раненых.
Наш госпиталь давно свыкся с такими «воздушными процедурами», как мы называли налеты авиации врага, и отработанный ритуал действий, требовавшийся от медперсонала в подобных случаях, сразу же вступал в силу. Лежачих раненых относили на носилках в большой подвал, служивший бомбоубежищем. Учитывая такую необходимость, мы отвели для тяжелораненых средние этажи госпитального здания — второй и третий. Многие легкораненые помогали медикам в авральных маневрах, но, скажем прямо, не без расчета увильнуть самим от эвакуации в бомбоубежище, что в большинстве случаев им, увы, не удавалось.